И она, по-видимому, понимала, что он думает и чувствует. Она, похоже, видела его насквозь. Ему даже не нужно было ничего говорить – её зоркий, вдумчивый, дотошный взор, казалось, читал его мысли, подмечал тончайшие движения его души, малейшие переливы его чувств. Она была и оставалась для него загадкой, сфинксом, тайны которого он так и не смог разгадать. Она же читала его как открытую книгу, каждая страница, каждая фраза и слово которой были ей понятны, знакомы и не вызывали никаких вопросов и затруднений.

Вот и сейчас, посмотрев на него, по-прежнему с тонкой, завуалированной улыбкой, всего несколько мгновений, она взмахнула своими длинными густыми ресницами и прочувствованным, немного грудным голосом промолвила:

– Почему ты молчишь? Ты что же, не рад меня видеть?

Миша встрепенулся, опять через силу улыбнулся – или, вернее, просто скривил лицо – и поспешил заверить её:

– Ну что ты, конечно же, рад.

– Рад? – с ударением переспросила она, сопроводив свой вопрос чуть заметным движением.

Он, переведя дух, попытался вложить в ответ всё своё чувство:

– Не просто рад. Я счастлив!

Девушка бросила на него косвенный взгляд и, едва шевельнув губами, обронила:

– Ну я надеюсь.

Установилось молчание. Ариадна испытующе поглядывала на Мишу, точно ожидая от него если не действий, то хотя бы слов, более-менее внятного выражения тех эмоций и переживаний, которые волновали его в этот момент и угадать наличие которых мог бы даже гораздо менее проницательный наблюдатель. Она же видела всё ясно и отчётливо, он был перед ней как на ладони, для неё не было никаких секретов и тайн. И она ждала, когда же он преодолеет своё совершенно несвоевременное замешательство и робость, решится и скажет наконец то, что, очевидно, давно уже жило в нём, волновало и будоражило его и настойчиво искало выхода и воплощения.

Но вот, когда, казалось бы, наступил самый подходящий момент для так долго ожидавшегося ими откровенного, чистосердечного разговора, когда они одни и нет никаких препятствий для решительного объяснения – и, что, наверное, самое главное, они оба явно хотят этого объяснения и того, что за ним последует, – он мнётся, отмалчивается, отводит глаза и морщит лицо с таким видом, будто он чем-то недоволен. Это было неожиданно, странно и непонятно. Пожалуй, даже немного оскорбительно. Не такого приёма, не такой реакции на её появление она ждала.

Её обольстительное точёное личико слегка омрачилось, тонкие брови изогнулись и сдвинулись к переносице, полные розовые губы надулись. Полоснув его быстрым, чуть пренебрежительным взглядом, она с прохладцей протянула:

– Н-да-а… Наверно, зря я пришла. Похоже, ты совсем не рад мне.

И она сделала движение, очевидно собираясь встать с лавки.

Это оказало необходимое действие на безгласного, словно проглотившего язык Мишу, которого, по всей видимости, только угроза её ухода могла вывести из овладевшего им столбняка. Он вздрогнул, потянулся к ней, порывисто схватил её за руку и с мольбой в голосе, задыхаясь, пробормотал:

– Не уходи… пожалуйста.

И, вскинув на неё взгляд, в котором читалась невыразимая тоска, с усилием прошептал:

– Я так долго ждал тебя.

На её красивом холодном, как у статуи, лице мелькнула горделивая, немного высокомерная улыбка. Мягко высвободив свою руку из его судорожно вцепившихся в неё горячих пальцев, она ласково потрепала его по щеке и благосклонным тоном произнесла: