Но вот на западе вдруг завыл волк. Один их наших откликнулся ему таким же воем. Я не мог бы отличить этот вой от воя настоящего волка. Затем внизу в ущелье закричала сова. И опять один из наших откликнулся таким же криком на этот зов.

Вскоре вой волка послышался ближе, а с противоположной стороны стал приближаться крик совы. В ясном морозном воздухе послышался конский топот. Затем появились и сами разведчики. Воины немедленно образовали круг, набили трубку, и с дозорных второй раз взяли клятву.

Они рассказали, что вдоль притока Миссури они нашли человеческие следы. В темноте они не смогли узнать, откуда они и куда ведут, но, во всяком случае, этим следам уже несколько дней. Потолковали о них некоторое время. Может быть, эти люди вышли из лагеря в поисках дичи? Или лагерь получил подкрепление людьми?

На рассвете мы пустились в путь. Меня проводили ещё на некоторое расстояние по ту сторону ущелья, а затем оставили на произвол судьбы, так как провожатые боялись ехать дальше. Когда я один двинулся в путь, мои спутники тихо запели мне вслед песню храброго сердца.

Я хотел обогнуть лагерь и держаться возможно дальше от него, но всё-таки угодил в табуны лошадей, пасшихся по склонам всех окрестных холмов. Чтобы не пугать их, я поехал шагом, а затем, отделившись от них, поскакал галопом.

Меня предупредили, чтобы я был осторожнее при проезде через лощины по обе стороны лагеря, поскольку там, конечно, будут меня подстерегать. Я проехал уже вторую и чувствовал себя почти в полной безопасности, но от долгой езды устал и сильно промёрз. Лошадь моя тоже утомилась. В одном глубоком овраге я нашёл достаточно хвороста и, расчистив место от снега, развёл небольшой костёр. Я отдал коню последнюю порцию овса, а сам доел пеммикан, оставленный мне разведчиками.

Вдруг мой конь насторожил уши. Поест-поест и опять прислушивается к чему-то, обернувшись к дороге домой. Я обеспокоился и тоже прислушался. Так и есть – конский топот, но довольно далёкий. Быстро вскочив в седло, я понёсся по ущелью на открытую равнину… Около тридцати Лакотов в полном боевом вооружении скакали, отрезая мне дорогу к форту Райс! Увидев меня, они стали с криком потрясать над головами ружьями и палицами. Я пришпорил коня и погнал его во всю мочь. Нагонят они меня – мне несдобровать! Среди преследователей был также мой друг Белый Олень.

У меня был прекрасный конь, и я был всё же впереди. Но вот появились новые всадники и мне отрезали все пути!

Ничего не оставалось как повернуть на север. Я съехал по скользкому скату в овраг и остановился. Отсюда я мог обстреливать спуск, а враги могли съезжать ко мне лишь поодиночке. «Они не станут нападать, – думал я: – это противоречит индейским военным обычаям. Они постараются, вероятно, уморить меня осадой». Они кричали и стреляли над моей головой, думая этим принудить меня к сдаче, но я не двигался с места.

Наступила ночь. Месяц светил тихим, ясным светом. Повсюду было светло, но только не там, где стоял я, уже полузамёрзнув, но боясь сдвинуться с места. Ущелье было мрачным, рядом были враги, а вокруг выли волки.

Но вот раздался и стих конский топот, и всё смолкло. И всё же я не решался покинуть убежище. Я, должно быть, заснул, потому что уже светало, когда я услышал вдали боевые крики, а, между ними, своё имя.

– Суйямани, токийа нунка хуво? Где ты? – кричал кто-то.

Несколько наших воинов выехало мне навстречу. Когда я вышел из своего укрытия, я с трудом передвигал ногами. Они набили трубку и подали мне. Это старый обычай, показывающий признание выдающегося подвига. Они проводили меня до форта с громкими боевыми и героическими песнями. В форте я отдал письма белому вождю».

Тум, тум, тум! – раздался бой большого барабана. Это была хвала и признание геройской заслуги Суйямани.

«А Шунка Тамахеча был прав, – продолжал рассказчик. – Великий Отец не наградил и даже ничем не поблагодарил меня за ту услугу, что я оказал ему. И всё же большая честь выпала на мою долю. Мой собственный народ не забыл меня, хоть я и оказал услугу белому».