Две минуты спустя – а это означает, что наши любовные отношения длились не больше половины минуты, – мы болтаем о съемках фильмов, блузке и сандалиях Джинни Кидвелл, о том, как ей приходится нелегко, когда камеры вечно направлены в лицо, а при появлении актрисы люди начинают кричать и толкаться. Когда девушка говорит, ее грудь вздымается и опускается, меня завораживает такая нежная прелесть, и Джинни – да будет благословенно ее доброе сердце – позволяет ласкать себя… и на этот раз я не ударяю в грязь лицом!

Вот наш второй час вдвоем подходит к концу, и у меня такое чувство, что мы знакомы всю жизнь. Мы лежим на кровати Джинни, смотрим друг другу в глаза, и, похоже, она готова расплакаться.

– Я так жалею, – говорит Джинни Кидвелл.

– Жалеешь? О чем?

– О своем поступке.

– Ты имеешь в виду таблетку?

Она гладит меня по щеке.

– Ты и вправду очень милый, Бадди. Я просто… Это… – О, боже! – вдруг вскрикивает она. – Чуть не забыла!

Джинни соскальзывает с кровати и идет к гардеробной. Я впервые вижу Кидвелл со спины, и она кажется совсем другой. Очень хрупкой. Позвонки торчат, как шерсть на спине родезийского риджбека. Я видел обнаженную спину актрисы на церемонии вручения «Оскара», но здесь, в реальности, она как будто принадлежит другому человеку. Джинни спотыкается и едва не падает на стену. Я сажусь, готовый прийти на помощь, если она вдруг лишится чувств, однако Кидвелл удается удержаться на ногах и ухватиться за дверь гардеробной.

– Всё в порядке? – спрашиваю я.

Она смеется:

– Я ужасно неуклюжая. Обещай, что никому не расскажешь.

Дыхание у девушки поверхностное и неровное, и я задумываюсь, не было ли оно таким все время, а я просто не заметил этого, ошеломленный происходящим.

– Вот, – говорит Джинни и делает два шага внутрь гардеробной, после чего берет с пола портфель и приносит мне. – Твои деньги.