– Ваше величество, – вкрадчиво начал Валентин, постаравшись подпустить в свой голос как можно больше сладости, – ведь царь Иван – самодержец, ни от кого не зависящий и никем и ничем не ограниченный. А вы – супруга его. Почти… Ждать чуть больше года осталось. Это миг… Не успеешь оглянуться – и пролетит он. Пока переговоры начнем, пока стороны выборных назначат, пока повестку согласуем… За этими занятиями и пролетит этот год. Зато державу в целости и сохранности оставим. Ведь это же ваша держава, ваше достояние. Целиком. Зачем подвергать ее немыслимым опасностям и бедствиям, кои могут воспоследовать от разделения? А не нравятся вам бояре?.. Так чего проще! Как станете царицей, все в ваших руках и воле будет! Не нравятся Шуйские или Воронцовы? Да разошлите их всех по вотчинам. Пусть сидят там да репу с рожью выращивают. А вместо них для повседневной службы призовите других, кто вам по душе. Хоть бы и совсем безродных. И кто вам что скажет? Ваше дело царское – кого желаете, того и на должности ставите. И главное – все тихо и мирно, без крови и смуты.

Мария, только что бурлившая агрессией, как кипящий чайник, после этих слов собеседника примолкла и задумалась. Приведенные Валентином доводы были довольно банальны, и он сам не ожидал, что они ее повергнут в такое раздумье. Валентин ждал реакции на свои слова, а реакции все не было. Мария задумалась и, казалось, позабыла о присутствии рядом с собой земского посла. «Не очень-то она и умна, – решил Валентин, внимательно наблюдая за царицей, – если уж до столь очевидных вещей сама не смогла допетрить. Да что там говорить – дурища круглая. Агрессивная, энергичная, активная, но полная дура. Неужели это она управляет хитрованом Никитой Романовичем? Невероятно…»

Не успел Валентин достроить эту логическую цепочку, как Мария наконец-то очнулась от своих тягостных раздумий.

– Хитер ты, купец, – прошипела она. – Хитер и сладкоречив, аки змий-искуситель. Но слава Создателю! – Она быстро перекрестилась. – Вразумил меня. Не удастся тебе меня обмануть! Ведь кроме бояр есть еще и попы. Есть епископы и митрополиты. Есть патриарх. А они истинные враги просвещения и веры подлинной, основанной на знании и науках. Попы не бояре, с ними посложней будет. Их по вотчинам не разошлешь. Соберут Собор и объявят анафему хоть царю, хоть царице. Что, не было такого, скажешь? – Валентин лишь всплеснул руками и одновременно скривил губы, словно пытаясь таким образом выразить протест против сказанного. – Ты прав, купец. До анафемы царствующим особам, слава богу, дело не доходило. Но ведь был же Собор, осудивший ересь жидовствующих! – вскричала она. Тут она длинно матерно выругалась. Валентин поморщился. Он, понятно, не институтка, но сквернословящие женщины его не вдохновляли ни в двадцать первом веке, ни тем более в шестнадцатом. – И слова-то какие подобрали… Ересь жидовствующих! Мерзкие лицемеры! Но не остановить им тягу человека к просвещению! К знаниям об истинном боге! Это великое учение каббалу они назвали ересью жидовствующих! Ничтожества, прокисающие в своих церквах и возносящие молитвы в пустоту! Что они могут противопоставить науке? Математике? Ангелологии? Алхимии? Магии? Что они могут противопоставить заповедям и фундаментальным трудам Гермеса Трисмегиста?! Свое жалкое Писание?! Воспоминания безграмотных бродяжек о таком же, как они, бродяжке Исусе, которого они провозгласили божьим сыном?! Бред!

В глазах ее заплясали искорки фанатизма, а лицо буквально озарилось огнем вдохновения. «Чокнутая фанатичка, – констатировал Валентин. – И каков накал убежденности и веры! Вот, оказывается, где скрываются «чертовы еретики», которых поминал дон Альба».

– Простите, ваше величество, – негромким вежливым голосом прервал ее яростный спич Валентин. – Говоря о математике, вы имеете в виду в первую очередь нумерологию?

– Ну да…

Неожиданное уточнение несколько сбило ее, и она, утеряв логическую нить своей эмоциональной речи, теперь сидела молча, хмурила свои соболиные брови и яростно сверлила глазами-буравчиками собеседника. «Чертова ведьма! – Если бы Валентин, когда ему в свое время довелось прослушать курс истории тайных обществ, знал, что ему придется столкнуться с чем-то подобным, он бы выучил наизусть каждую буковку в этом проклятом учебнике. Но и сохранившихся в памяти обрывков информации хватило, чтобы понять, с чем он сейчас столкнулся. Гермес Трисмегист, то есть Трижды Величайший, был египетским жрецом, магом и колдуном. И все тайные общества, возникавшие в Европе, от тамплиеров до розенкрейцеров и масонов, считали его своим духовным отцом. Но хороша, слов нет. Теперь понятно, почему имперские войска топчутся на месте, вместо того чтобы выжечь каленым железом протестантскую ересь в Европе. Если с русскими воеводами работают такие страстные агитаторши, как царица Мария, то они все там уже тайные еретики. Проясняется и то, почему на Руси называли протестантство ересью жидовствующих. Это в более поздние века оно, похоже, приняло благообразный вид, а вначале под словом «протестантизм» скрывалась дьявольская смесь каббалы, колдовства и нумерологии. Вот русские, и не только русские, попы и восстали против. Ясен пень! Я бы тоже восстал. И вообще… Прав дон Альба. На костер их всех надо было вовремя… Глядишь, и не пришлось бы нам с Лобовым теперь с рыбасоидами воевать. Но если она помянула Гермеса, значит… Значит, какое-то тайное общество уже существует. Какое же? Масоны возникли существенно позже, розенкрейцеры, кажется, в начале семнадцатого века… Значит, какое-то другое. Впрочем, какое это имеет значение, как именует себя банда мерзавцев, рвущихся к господству над человечеством? Ясное дело, что без Рыбаса здесь не обошлось. А какую сказку он подбросит этим дурачкам-людям и какой ярлык им приклеит – это несущественно».

– Ваше величество, – осторожно начал Валентин, – не хотел бы быть неверно понятым вами. Я ни в коем случае не являюсь врагом просвещения и так же, как и вы, надеюсь на то, что заря просвещения, занявшаяся в Европе, воссияет и над нашей темной, необразованной родиной. Для этого лишь необходимо «прорубить окно» в Европу. – Здесь он решил использовать словосочетание, которое появится в русском языке лет через сто пятьдесят, при царе Петре – «великом реформаторе», умудрившемся так напросвещать Россию, что ее население уменьшилось на треть. – Но… Но зачем же своими руками, ваше величество, лишать себя земель и подданных, приносящих вам доход? Прошу прощения за свой, может быть, слишком купеческий взгляд на эту проблему, но, как мне кажется, просвещение и целостность империи – понятия отнюдь не взаимоисключающие. – «Царица египетская» продолжала пялиться на своего собеседника, но уже не с такой ненавистью. Похоже, последние слова Валентина все-таки заставили ее задуматься. «Боже, какая же все-таки она дура, – подумал Валентин, – но сексапильная… И такие вот куклы решают судьбы целых народов! Кошмар!» – И еще, ваше величество… Я тоже считаю себя сторонником просвещения, но… Так сложилась моя судьба, что не встретился мне человек, могущий помочь прикоснуться к тайнам истинного просвещения. Я был бы бесконечно благодарен вам, если бы вы соизволили указать мне такого человека.

Впервые за все время беседы царица благосклонно глянула на своего собеседника. И даже, как показалось Валентину, едва заметно улыбнулась. Одними лишь уголками губ.

– Ты, оказывается, не так глуп, Михайла Митряев, как показалось мне вначале. Человек должен стремиться к свету. И если у тебя есть это стремление – это похвально. Я подумаю над твоей просьбой. И ты подумай над тем, что я тебе сказала. А теперь можешь идти.

Валентин поднялся, поклонился и попятился к двери. Те же девицы, что привели сюда, вывели его с женской половины. Поплутав немного, он наконец добрался до своей комнаты. Отпер дверь. Комната пуста. Прошел внутрь, глянул в окно – на дворе уже ночь. Небо вызвездило. Снаружи, поди, приличный морозец. Валентин хотел было кликнуть слуг, чтобы зажгли светильники, но тут же передумал. Вышел в коридор, постучал в соседние двери. Никого. Прислушался. Так и есть. Сверху доносится негромкая струнная музыка – царевич Иван пирует. Парни все, наверное, за столом, а Валентину, несмотря на голод, идти туда совсем не хотелось. Сыт он сегодня беседами с Басмановым и «царицей египетской». Устал. Лечь спать? Не исключено, что Иван пришлет за ним посыльного. Валентин, не зажигая света, на ощупь нашел свою шубу и шапку, оделся и пошел вон из дворца.

Мороз действительно пощипывал щеки, снег вкусно скрипел под ногами, и усталость, навалившаяся на него, потихоньку отступала с каждым его шагом по направлению к дому. Дома сейчас нет никого, кроме мастеровых Третьяка и Добрея. Вспомнив о них, Валентин тут же подумал, что мужики киснут от безделья. Надо бы им дело какое-нибудь придумать. Да пусть хотя бы доводят до ума два соседних дома – все одно ведь Никита Романович отдал их Валентину.

Валентин взошел на высокое крыльцо, по-хозяйски заколотил в дверь. Но, к его удивлению, открыл ему не один из мастеровых, а Ероха.

– Ероха? – удивился Валентин. – Ты не на пиру?

– Давай-ка шубу твою и шапку давай. – Ероха чуть ли не насильно помог Валентину раздеться, даже не думая отвечать на его вопрос. – Пойдем-ка наверх. – Ероха потянул его на второй этаж, и только когда они заперлись в комнате, прозванной Валентином кабинетом, шепотом сообщил ему:

– Я нашел одного из этих… Ну, тех, что с нечистой силой…

– Где?

– На кухне. Ты не торопись, Минь… Сейчас все подробно тебе… – Видно было, что Ероха волнуется, и это волнение передалось Валентину.

– Ты уверен?