На шканцах «Ростислава» суетился с установленной на треногу камерой фотографического аппарата мичман Данчич, увлекающийся искусством светописи. Он пытался запечатлеть на память идущие в соседней колонне крейсера «Память Азова», «Аскольд» и «Адмирал Корнилов». Устроившиеся чуть дальше к корме несколько офицеров лениво, из-за жары, спорили, получится ли что-нибудь у Бориса или очередная пластинка будет засвечена зря.

С другого борта, свободные от вахты матросы наблюдали за колонной транспортных судов, идущих в кильватер крейсеру «Штандарт». Длинная, намного длиннее колонн боевых кораблей, она служила нескончаемым источником матросских шуток. Не имеющие опыта такого плавания, суда то растягивались, то сближались настолько, что приходилось вываливаться из строя во избежание столкновения. Каждый такой случай собравшиеся матросы сопровождали негромким свистом, смехом и солеными шутками. Несколько старослужащих, однако, не участвовали в этом веселье. Стоя небольшой компанией чуть в стороне от основной группы матросов они рассматривали только идущий напротив угольщик и обсуждали предстоящую угольную погрузку с помощью новейшей «мериканской ситемы». Оптимист рассчитывал, что погрузка пройдет намного легче, чем обычная. Однако пессимистов было больше, и все они уверяли, что ничего хорошего ждать не следует. Так как погрузка угля всегда и повсюду одинакова — висящая в воздухе угольная пыль, забивающая дыхание и лежащая везде, где только можно и где нельзя. А следом — обязательная приборка и драяние медяшек до морковкина заговенья. Но оптимист не сдавался, уверяя, что ему передавал привет и письмо кум, служащий в Артуре, который уже эту системы видел в деле. Однако пессимисты не сдавались тоже, уверяя, что кум всего лишь «заливает», по гордости своей от службы на новейшем «мериканском» броненосце «Редьку-в-зад».

В адмиральском салоне «Сисоя Великого» командующий эскадрой вице-адмирал Чухнин и его флаг-офицер лейтенант Азарьев тоже подсчитывали запасы угля и обсуждали погрузку его на ходу. Испытания американской патентованной системы Спенсера — Миллера для погрузки угля с корабля на корабль в открытом море проводились еще во время перегона броненосца «Ретвизан» из Америки в Порт-Артур. В нее входил трос, натягиваемый между грот-мачтой броненосца и фок-мачтой угольщика, по которому на блоках перемещалась тележка с несколькими мешками угля, общим весом до тонны. Такое устройство позволяло передавать до пятидесяти тонн угля в час. Причем даже в плохую погоду, когда использование шлюпок и катеров небезопасно. Но применение такой системы требовало хороших навыков экипажа, из-за этого первые тренировки по перегрузке планировалось провести в Индийском океане. При обсуждении вспомнили, что это оборудование хотели установить и на угольных транспортах, которые должны были сопровождать владивостокские крейсера. Однако нераспорядительность нескольких офицеров-чиновников из адмиралтейства привела к тому, что ни один из угольщиков на Дальнем Востоке систему Спенсера — Миллера так и не получил. А оснащенный ей — оказался на Балтике. В результате все эти офицеры оказались под следствием, а на замечание адмирала Дубасова, что это просто их ошибка, как говорили, Его Величество резко ответил, что у каждой такой ошибки всегда есть имя и фамилия. И повелел провести следствие, в результате которого еще два офицера были отправлены в отставку без мундира и пенсии. Впрочем, ни Николай Николаевич Азарьев, ни Григорий Павлович Чухнин об этих офицерах вслух не вспоминали. Ибо оба считали, что «получать деньги и не служить — постыдно».

В это же время в кают-компании броненосца мичман Борис Чайковский сел за рояль и начал наигрывать незнакомую присутствующим мелодию.

— Что это, Борис Ипполитович? — оторвавшись от партии в шахматы, спросил его лейтенант Федор Литке, игравший с лейтенантом Анатолием Лениным[15]. Последний, будучи в подпитии, играл откровенно слабо и Литке был рад отвлечься от неинтересного времяпровождения. — Новое произведение вашего родственника?

— Нет, Федор Иванович, не его. Это новый, только недавно опубликованный романс, — ответил, прервав игру, Чайковский.

— Так спойте его нам, Борис, — попросил Ленин, который, похоже, все же заметил неминуемый в итоге проигрыш и решил под благовидным предлогом прервать игру.

— Спойте! Спойте, — попросили и остальные присутствующие офицеры практически хором.

— Ну, хорошо, спою, — смутился Борис, — но заранее прошу извинить за голос…

— Не стоит прибедняться, Борис, — несколько развязно заметил Ленин. — У вас отличный голос…

Ничего не ответив, Чайковский проиграл вступление без слов и, дождавшись полной тишины, запел:

— Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается песнь соловьиная

В тихом сиянии чудной луны!

Разнесшаяся из открытого, по случаю жары, иллюминатора, по палубе песня заставила замолчать и подойти поближе несколько матросов. Мичман Буш, укоризненно на них покосившийся и собиравшийся было послать куда-нибудь подальше, сам заслушался и забыл обо всем.

— В час, когда ветер бушует неистово,

С новою силою чувствую я:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы, как юность моя…[16]