Время летело быстро. Булыцкий метался в горячке, то и дело проваливаясь в тяжкое забытье. Вокруг него по очереди колдовали хозяева землянки, то поя какими-то отварами да снадобьями, то обтирая горячее тело грубыми тряпками, то просто разглядывая поразившие их воображение вещи преподавателя. Впрочем, прикасаться к ним они не пытались; лишь сложили на самом видном месте и чинно, хоть и с безопасного расстояния, разглядывали диковины, делая при этом вид, что им вообще никак не интересно. И поэтому манатки пенсионера лежали так, чтобы они оставались на виду у гостя и в то же время были доступны для обзора из любого угла утлого помещения. По вечерам, наколдовавшись над больным, жители собирались вокруг топчана[9], ставшего своего рода достопримечательностью лачуги, и, подолгу разглядывая удивившие их вещи, устраивали жаркие дискуссии на малопонятном Булыцкому языке.

Снадобья, которыми отпаивали гостя, оказались столь же эффективными, сколь мерзкими на вкус, и уже очень скоро пришелец почувствовал себя лучше. Настолько, что уже смог самостоятельно, хоть и ненадолго, принимать сидячее положение, вслушиваясь и помаленьку разбираясь, о чем там переговариваются приютившие его люди. Тут добрым словом учителя своего вспомнил, который на старославянском заставлял «Песнь о Вещем Олеге» читать. Уж намучился тогда молодой преподаватель, а все равно осилил. Уж сколько лет прошло, и тут вдруг: на тебе! Пригодилось! Это куда же его занесло-то, раз на мертвом, казалось, языке до сих пор общаются?!!

– Эй, хозяйка, – окликнул он как-то женщину с суровым от трудов лицом. Неизвестно, что больше поразило ту: то, что обычно молчаливый гость наконец подал голос, или что-то иное, но та, бросив в сторону ступу, в которой толкла к ужину какие-то там очередные злаковые, бросилась к стене, где копошились несколько мальцов. – Да что ты? – попытался выправить ситуацию он, но лишь больше еще испугал хозяйку: та, прикрыв собой малышню, что-то быстро-быстро залопотала в ответ. – Тьфу ты, пропасть!

Днем было еще несколько попыток заговорить с занимавшимися по дому женщинами, как одна одетыми в добротные, хоть и грубоватые, домашние тужурки, спасавшие от холода, однако успеха он не достиг. Женщины либо пугались, как первая, либо, демонстративно фыркая, делали вид, что не замечали попыток гостя, продолжая заниматься своими домашними делами. От нечего делать Николай Сергеевич принялся разглядывать женщин, по каким-то приметам надеясь вычислить; куда же все-таки занесла его судьба. Впрочем, все, что он отметил, так это обилие неказистых украшений, издающих при движении негромкий шум. Этакий звенящий шепот. Прямо как обереги в Древней Руси! Готов был он поклясться, что даже добывал на раскопках такие! А еще – полное отсутствие косметики, равно как и всякого рода модных украшений и таких привычных гаджетов. Уж если и требовалось кого-то вызвать, выходили наружу и долго и протяжно выкрикивали имя того, кто сейчас требовался.

За своими наблюдениями Булыцкий и не заметил, как задремал, а когда проснулся, то увидел, что рядом с ним сидит сурового вида бородатый мужик, плотно укутанный в добротный тулуп, полы которого были подхвачены тесемками. Рядом с ним, на рогоже[10], которой укрывали гостя, покоился устрашающих размеров лук.

– Где я? – просипел Николай Сергеевич.

– Ты, чужеродец, вот чего, – зашедшись в натужном кашле, медленно, чтобы собеседник его понял, начал хозяин. – Твое счастье, что хворый. Здоровей будь, бока намяли бы уже давно, – на каменном лице мужика не отражалось ни единой эмоции, но при этом глаза горели словно угли и перло такой энергией, что больному стало не по себе.

– Что? – под тяжелым взглядом говорящего Булыцкому захотелось забиться поглубже под рогожу.

– Ты хоть и чужеродец, да честь знай, – насупившись, пробормотал тот. – Я твоей земли законов да устоев не ведаю, да и не лезу к тебе. Ты – гость. Законы чти наши, если битым быть не хочешь.

– А что не так-то? – прохрипел в ответ Булыцкий.

– А то, что на баб пялиться чужих – и им срам, и тебе! – впервые повысил голос хозяин.

– Прости, – Булыцкий без сил откинулся на грубую «постель». – Не знаю законов твоих. Знать не знаю даже, где я… И почему, – помолчав, добавил тот.

– Бог простит, – проворчал тот в ответ, поднимаясь на ноги и направляясь к выходу. – Честь знай, – уже на выходе прокашлявшись и сплюнув мокроту, просипел бородач.

После того Булыцкий начал вести себя более осмотрительно. Теперь он если и разглядывал обитателей землянки, то тайком; так, чтобы неприятный разговор с детиной больше не повторялся. Впрочем, тот особенно и не появлялся следующие два-три дня, а придя, занимался, натужно кашляя, какими-то своими делами, демонстративно не обращая внимания на гостя землянки.

За эти несколько дней успел Булыцкий заочно перезнакомиться со всеми жителями. Натужный кашель и хриплая манера разговоров – Милован. Вечное «Репей в рот» да шутки-прибаутки – Третьяк. Вороватые смешки да вечные прикрикивания – Калина. А еще – Осташка. Как понял Булыцкий – жена Калины. По крайней мере, только она смела что-то так же дерзко отвечать Калине. И только ее смел лупцевать тот. И Белка – не понял только Булыцкий, жена или невеста Третьяка. Ну и масса приходящих и уходящих персонажей, которых было достаточно много, чтобы запоминать их такие странные имена.

Еще несколько дней отваров и отхаживаний, и окреп Николай Сергеевич настолько, что уже смог неведомо какими усилиями вытребовать назад свой камуфляжный костюм и, как клоун в цирке, при всех принялся напяливать шмотку за шмоткой, несказанно поразив хозяев нижним бельем, видавшими виды трениками и носками.

– Во срамота-то! – глядя не отрываясь на то, как «боксерки» фактурно облепляют причиндалы незнакомца, бубнили мужики, гоня прочь собравшихся женщин.

– Лепость. Дельная вещичка, – разом отозвались бородатые хозяева, увидав «тормоза» на потрепанных тренировочных штанах.

– Непотребщина, хоть бы и барином чужеродец был, – так мужская половина отозвалась о майке. В принципе, тут Булыцкий был с ними солидарен. Просто на дачу рядиться особо не стал и напялил первую попавшуюся под руку «алкоголичку»[11].

– К людям благочинным в таком наряде не кажись! – такие отзывы заработали аляпистые военные штаны и куртка, из-под которых ярким пятном красовалась футболка «Iron Maiden»: Николая Сергеевича как-то сыновья утащили с собой в «Олимпийский» на концерт ребят этих. Долго он ломался, но в конце концов пошел и не пожалел. Будучи сам по себе неугомонным живчиком, любил он всех тех, от кого так и перло сумасшедшей энергетикой. А от этих ребят – перло, да так, что, казалось, воздух наэлектризован донельзя. Даже футболку себе у сына отбил с символикой мирового турне. Потом записи, конечно, послушал, но не то это уже было.