Книги

Спаситель Петрограда

22
18
20
22
24
26
28
30

Собственно, сам Адам на Бога не обратил внимания — он творил. Осуществлял синтез. Мешал несмешиваемое, проговаривал непроизносимое и неназываемое.

Что же вы можете мне теперь сказать нового? Что все уже названо, синтезировано и проанализировано? Ха-ха-ха!

Собственно, мне все равно, что вы еще можете сказать, я всем сердцем живу там, в эпоху мустье… или дошель… или шель… вместе с первым человеком. И вот я смотрю и вижу: вот Адам замешивает краски, вот садится на нагретый солнцем валун, один, в камнях, смотрит на сияющее вдали море, и пишет дивный, первый в человеческой истории пейзаж на тонкой шкуре с брюха молодого козленка палочками, кончик которых измочален зубами первого гения.

И, кажется, что-то поет.

12. Прорыв

Собственно, с тем, что людей убивать — аморально, да и просто некрасиво, согласны все. Большинство, кстати, никогда людей и не убивает, ну, в крайнем случае — морду лица поправит без хирургического вмешательства. Я и сам из тех, кто никого, стоящего на эволюционной лестнице выше свиньи, не убил.

Свиньи — дело другое. Нежные чувства к ним никогда не поселялись в моем сердце, сам, проживая в деревне, имел в хозяйстве двух кабанчиков на предмет свежего мясца к Рождеству или там другим общенародным праздникам. Приходилось и забивать самому.

В канун Нового года я, отец, дядя Саша, который наш сосед, отправились колоть свинью без имени — не хватало еще их как-то именовать! По случаю забоя скотины отец и дядя Саша выпили, и оказалось, что никто из них не в силах воткнуть нож туда, куда нужно. Опалить ее и разделать — пожалуйста, но завалить и убить быстро и без нервов для животного — извините. Пришлось колоть мне.

На удивление отца и соседа, справился я с задачей относительно легко, несмотря на четырнадцать лет. Впрочем, чего уж там, четырнадцать — это уже немало, тем более, что рос я парнем здоровым и сильным не по годам. Правда, свинья нервничать стала задолго до забоя, но все прошло нормально.

Потом, полгода спустя, мне выпало снова заняться мужским делом. И вот тут то все пошло черт знает как, вкривь и вкось и кувырком. Валили мы свинью уже вчетвером, к нам присоединился еще дядя Валера, друг отца, поручили почетную обязанность прервать жизнь свинье вашему покорному слуге. Только длинный узкий нож проткнул шкуру свиньи и легко ушел в ее грудную клетку, я понял — в сердце я не попал.

Поняла это и истошно вопящая свинья. Она напряглась, сбросила с себя четверых здоровых мужиков, включая меня, и чесанула вдоль по деревне. Я — за ней.

Ух, гада такая, как она бежала! Я еле-еле поспевал за ней, весь в крови и с ножом в руках, но расстояние между нами никак не желало сокращаться. Только я поднажму, как эта тварь тоже выкладываться начинает. И кровища фонтаном.

Вдруг чую — где-то мы не там бежим. Гляжу по сторонам — джунгли! Лианы, орхидеи, змеи и пауки всякие. Я, знаете, аж похолодел, но бега не прерываю, поскольку фантастику к тому времени хавал вообще немеренно, всю деревенскую библиотеку на ее предмет перелопатил, и даже ездил в крупные города, пополнять собственную. Естественно, что сам я попасть в экваториальные ландшафты не мог, а завела меня туда свинья. И за что их после таких выкрутасов любить? Только за мясо и сало.

Чудом не переломав себе ноги и не наступив на какую-нибудь кобру или каракурта, я, аки Тарзан, настиг свою свинью и вонзил в нее свое оружье.

Ладно, что хоть рукоятку не отпустил. Как начала она меня мотать в разные стороны, демонам тошно стало, а меня уж и подавно наизнанку выворачивало. Только вижу — нет, стерва, обратно ты меня все же вывезла, и прямо к нашему сараю я на почти обескровленной животной прикатил царем иудейским, Иродом.

— Ну ты и ковбой, — уважительно сказал отец.

Свинью взвалили на деревянный щит брюхом вверх, подперли с боков полешками березовыми, чтоб не падала, и на две паяльные лампы начали палить на ней шерсть. Опалили, начали поливать теплой водичкой и отскребать сгоревшую щетину по грубому. Потом стали палить тщательнее, и вскоре вся свинья стала черной, как негритянка. Отскребли ее заново, и шкура ее приобрела желтовато-белый цвет. Именно в этот момент я увидел, что кожа на ее брюхе шевелится.

— Поросята у нее, что ли? — недоверчиво пробасил дядя Валера. Его вообще чем-либо смутить было весьма сложно.

— Она месяц назад опоросилась, — опровергаю я его догадку.

— Саша, режь, — велит отец.