— Шестнадцать, тридцать четыре.
Она открыла вторую дверцу шкафчика, выбрала легкую голубую рубашку из тонкого английского поплина, проверила размер и протянула ее Джефу.
— Мой любимый цвет для мужских рубашек. Он отлично подойдет к твоим глазам и светлым волосам.
Он надел рубашку. Она была нежной и легкой. Он застегнул пуговицы, глядя в зеркало. Дорис была права — цвет шел ему. Он воспользовался расческой, уложил влажные волосы, бросил последний взгляд на свое отражение и собрался выйти из ванной.
— Мы позавтракаем на веранде, — сказала Дорис.
— Я должен вернуться домой, — твердо произнес он.
— Думаю, ты не захочешь, чтобы я полетела с тобой.
— Лучше этого не делать.
— Наверно, теперь я знаю ответ, — призналась она. — И причину. Я сделала предложение на год раньше, чем следовало. Ты еще не готов. Хорошо, я могу подождать. Однако кое-что я хочу знать сейчас. Нам хорошо вдвоем? Это может сработать?
— Это лучше, чем просто хорошо. Ты великолепна. Даже без денег. Возможно, еще лучше.
— Я подожду. Возможно, потребуется год. Может быть, немного больше. Я могу подождать.
Она вышла из ванной. Он проследовал за ней, нашел у кровати свои брюки и туфли, надел их. Теперь, при раздвинутых шторах, он увидел на веранде, у ограждения, столик с накрытым завтраком. За верандой находилась подъездная дорога в виде кольца. Дорис действительно продумала все — даже завтрак на веранде с красивым видом.
Он был готов к отъезду. Дорис поцеловала его — не страстно, а благодарно, дружески, с надеждой на новую встречу. Он ответил на поцелуй, потому что знал, как много это значит для нее. Он мог сделать хотя бы это. Похоже, Дорис испытала удовлетворение, обрела надежду. Затем Джеф вышел из комнаты и зашагал вниз по широкой лестнице.
Лишь когда самолет пролетел над пустыней Моджейв и начал спускаться, Джеф задумался. Почему он ответил на поцелуй Дорис? Хотел ли он отблагодарить ее? Избавить от чувства обиды? Или он поступил так, чтобы облегчить себе возвращение к ней, если он действительно расстанется с Джоан? Или если ему не предложат роль? Или если он устанет от бесконечной борьбы, разочарований, ощущения бессилия, преследующих актеров, особенно звезд, в промежутках между съемками.
Подобное ожидание было тягостным. Безработной звезде некуда деть себя, нечем заняться, у нее нет друзей. Джефферсон был абсолютно не готов к внезапному одиночеству.
Когда он снимался в картине, каждая его минута планировалась и использовалась режиссером, продюсером, агентом, студийным пресс-секретарем. Сотня других людей была заинтересована во всем, что делал Джеф Джефферсон, принимала участие в его работе.
Все это исчезало, когда он становился безработным. Или, выражаясь более деликатно, находился «между картинами». Никому не было до него дела. Некоторые актеры заполняли паузы в работе с помощью хобби. Джеф видел в этом обман, фальшь. Они старались изобразить занятость, увлеченность каким-то делом, хотя для любой звезды важна только очередная роль, время прибытия на автостоянку, в гримерную. Только это радует звезду. И ничто другое.
Конечно, всегда есть теннис и гольф — два излюбленных пристанища безработных актеров, имеющих средства. Джеф отлично владел обоими видами спорта. После того, как он отшлифовал свой «драйв» и научился ловко «укорачивать» удар, клубный тренер сказал Джефу, что он мог бы стать «профи».
Джеф бросил гольф, потому что игра стала наркотиком, она снимала боль и тревогу о карьере. Он нуждался в боли и горечи. Он говорил себе, что ему следует проводить больше времени дома, думать, искать идеи для картин, которые Доктор смог бы продать какой-то студии и выторговать для Джефа главную роль.
Однажды он даже купил пишущую машинку, питая тайную надежду стать писателем. Другие актеры уходили в режиссуру. Почему не заняться сочинительством? Но любой сюжет, который актер приносил Доктору, напоминал маленькому человеку какую-нибудь старую картину Джефа. Поэтому он оставил это занятие, как прежде — гольф.