– Конечно, – проговорил Вэл, – но они до того плохи! Пока я заплачу налог, пошлю их на продажу и продам, они не будут стоить и шести пенсов. Одна из них падает, только поглядишь на нее, а две другие – с запалом. Несчастный старикан держал их просто потому, что никак не мог с ними развязаться. Им по пятьсот лет.

– А я думал, ты любишь лошадей, – сказал Сомс. – Разве ты не можешь их пустить на выпас?

– Н-да, – сухо сказал Вэл, – но мне ведь надо зарабатывать себе на жизнь. Я даже жене ничего не сказал: побоялся, что она посоветует принять. Я боюсь, что, если продам их, они мне будут сниться. Они годятся только на живодерню. Нельзя ли мне написать душеприказчикам и сказать, что я не настолько богат, чтобы взять их?

– Можно, – сказал Сомс, и слова: «Как поживает твоя жена?» – так и не сошли с его губ. Она была дочерью его врага, молодого Джолиона. Этот человек умер, но факт оставался фактом.

– Ладно, так и сделаю, – сказал Вэл. – Как сошли похороны?

– Очень просто: я не вмешивался.

Дни парадных похорон прошли: ни цветов, ни лошадей, ни султанов из перьев, – моторный катафалк, несколько автомобилей – вот и весь почет, какой ныне оказывают покойникам. Тоже знамение времени!

– Я сегодня ночую на Грин-стрит, – сказал Вэл. – Кажется, вы не там остановились, правда?

– Нет, – сказал Сомс и не мог не заметить, как на лице племянника отразилось облегчение.

– Да, кстати, дядя Сомс, вы мне советуете купить акции ОГС?

– Наоборот. Я собираюсь посоветовать твоей матери продать их. Скажи ей, что я завтра зайду.

– Почему? А я думал…

– Есть причины, – отрезал Сомс.

– Ну ладно, пока!

Сомс холодно пожал племяннику руку, посмотрел ему вслед.

«Пока!» – выражение, укоренившееся после бурской войны; Сомс никак не мог к нему привыкнуть, совершенно бессмысленное слово! Он пошел в читальню. «Знатоки» стояли и сидели за столами, но Сомс – самый необщительный человек на свете – предпочел одиночество в глубокой нише окна. Он сидел там, потирая ноготь указательного пальца другим пальцем, и разжевывал смысл жизни. В конце концов, в чем же ее сущность? Вот был Джордж. Ему легко жилось: он никогда не работал! А вот он сам работает всю жизнь. И все равно рано или поздно его похоронят, да еще, чего доброго, на моторном катафалке. Взять его зятя – молодого Монта: вечно болтает бог знает о чем, – и взять этого тощего парня, который продал ему шары нынче днем. И старый Фонтеной, и лакей вон там у стола, все – и работающие и безработные, члены парламента и священники на кафедрах – к чему все это? В Мейплдареме был старый садовник, который изо дня в день подстригал лужайки; если бы он бросил работать – во что превратились бы лужайки? Так и жизнь – садовник, подравнивающий лужайки. Другая жизнь – нет, он в нее не верил, но если даже принять эту возможность – наверно, там то же самое. Стричь лужайки, чтобы все шло гладко! А какой смысл? И, поймав себя на таких пессимистических мыслях, он встал. Лучше пойти к Флер – там ведь надо переодеваться к обеду. Он признавал, что в переодевании к обеду есть какой-то смысл, но в общем – это все вроде стрижки лужаек: снова зарастет, снова надо переодеваться. И так без конца! Вечно делать одно и то же, чтобы держаться на каком-то уровне. А к чему?

Подходя к Саут-сквер, он налетел на какого-то молодого человека: повернув голову, тот как будто смотрел кому-то вслед. Сомс остановился, не зная, извиниться ли ему или ждать извинений.

Молодой человек отрывисто бросил: «Виноват, сэр!» – и прошел дальше – смуглый, стройный человек; и какой голодный взгляд – только, видно, голод не тот, что связан с желудком. Буркнув: «Ничего», – Сомс тоже прошел дальше и позвонил у двери дочери. Она сама ему открыла. На ней была шапочка и меховая шубка: значит, только что пришла. Сомс вспомнил молодого человека. Может быть, он провожал Флер? Какое у нее прелестное лицо! Обязательно надо с ней поговорить. Если только она начнет бегать…

Однако он отложил разговор до вечера, когда собирался уже проститься с ней на ночь. Майкл ушел на собрание, где выступал кандидат лейбористской партии, – как будто не мог придумать ничего лучшего!

– Ты уже два года замужем, дитя мое, и, я полагаю, пора бы подумать о будущем. О детях говорят много всякой ерунды. Дело обстоит гораздо проще. Надеюсь, ты понимаешь это?