Мой выдох был расценён как-то двусмысленно. Веревецкий потянулся своими грубыми лапами к моему лицу, но не успел и коснуться щеки, как ему на плечо легла мужская ладонь.

— Может потому что у этой дамы уже есть кавалер? — Вася насмешливо смотрел на опешившего юриста из-под своих очков. При этом умудрялся ненавязчиво отодвигать его от меня. С одной стороны я была рада его появлению, а с другой…. Спиридонов на голову ниже и минимум на двадцать кило легче. На что он рассчитывал впрягаясь в эту оглоблю, ума не приложу. Но в поединке взглядов олень одержал победу и Олежа, пробормотав ругательства под нос, толкнул меня и задев плечом Василия, зашагал в зал.

Мы остались стоять вдвоём. Немного сконфуженные. Я не знала куда деть руки, Вася, засунув свои в карманы брюк, рассматривал мою фатиновую юбку.

— Поехали, отвезу тебя домой, мечта маньяка, — предложил писатель, а я зачем-то согласилась.

В машине напряжение стало расти. Никогда за собой не замечала такой непроходимой глупости, что парочку дежурных фраз выдать не получается. Но все случается впервые: снег в мае, Италия в январе и отсохший мой язык. Вася не пытался разрядить обстановку, как мне думается, куда проще удалось бы разрядить револьвер. Так и ехали в молчании. Март опять перепутал компас и ещё днём весенне солнце разморозило часть снега, а ночью его намело в удвоенном размере. Почему-то вспомнилась верба. И апрельские капели, что невольно заставляют ощущать приближение тепла. И ещё подснежники. Они дикими стайками вспарывают суглинисто-чернозёмные проталины. Благоухают в лесах. Определено, весна подступает и ей не преграда даже метель.

Машина припарковалась возле подъезда. Молчание можно было резать напильником и ещё крошки бы посыпались. Спиридонов сосредоточенно делал вид, будто его все устраивает, только нервно барабанил пальцами по рулю. В свете ночных фонарей, тонкая печатка из черненого золота переливалась сполохами огня. Я засмотрелась. Потом поймала вопросительный взгляд своего спасителя и смутившись, отвернулась.

Тишина с Васей всегда была особой. Вот как сейчас натянутой, мутно-болотной, как застоявшаяся вода в вазе с цветами. Или благостной, когда он приезжал на обед ко мне на работу. Тогда она искрила оттенками серебра, как поталь на воздушных пирожных. А ещё была пьяняще дурманящей. В редкие вечера за ужином, когда каждый занят своим делом. С запахом эвкалипта и морозных узоров на стекле с деревянной рамой. И любая тишина с писателем не напрягала. Наверно, поэтому совсем не к месту я ляпнула:

— Кофе будешь?

— У тебя его нет, — печально отозвался северный олень, а я взбеленилась:

— Значит чай попьём! Вот что ты за человек, Вась? Вечно все оконфузишь!

Как я шваркнула дверью машины слышал весь дом. А Спиридонов, посмеиваясь, придержал меня на особенно скользком участке.

Пока поднимались на этаж, я трижды порывалась развернуть Спиридонова обратно восвояси. Сразу вспомнились развешанные стринги в ванной, упаковка йогурта, что так и стоит третий день возле кровати, собачье гуано, которое по закону подлости размажется под мужским ботинком. Заметив мои метания, Вася усмехнулся и предложил:

— Если у тебя и с чаем напряжёнка, согласен на вино.

А вот тут я была не согласна. Мы ещё не настолько… Точнее я ещё не так сильно благодарна, чтобы поить его вином. И это не правильно. А вдруг он подумал, что я на что-то намекаю. Или того хуже, что мои страдания это нервоз перед… Да нет. Это ж Вася. Он же умный. Злой и умный. Ага.

— Чем это у тебя так смердит? — повёл носом писатель, после щелчка дверного замка. Скинув в его руки пальто, я быстро пробежалась по квартире, ища следы преступления Ириски. Мин не было. Вернулась в коридор, где Вася развешивал на плечики верхнюю одежду и призналась:

— Это мимоза.

— Отвратительные цветы, — передернул плечами мужчина, а я воззрилась на него со священным ужасом.

— Только не говори, что мы повторяем сцену из «Мастера и Маргариты»… — я хлопнула включателем, чтобы зажечь подсветку.

— Я не настолько люблю Булгакова, — он прошёл в ванну и вымыл руки. Догнал меня на кухне, где я вытаскивала из запасов сыр, орехи, мёд и бутылку полусухого. — А вообще, зачем тебе столько цветов? Ты бабок на рынке оградила?

В голове всплыла картинка, где я зажимаю в ладони банку с солеными огурцами, тыкаю ей в спину пенсионерки и замогильным голосом требую: «Мимозу на стол или прощай пенсионный». Я хрюкнула, задавливая неуместный ржач и под прикрытием дверцы шкафчика, откуда вытаскивала сырные снеки, покаялась: