Точно, в стародавние времена именно кульком и называли здешний институт культуры. Но так обзывали его не всегда и далеко не все. Вся мужская половина нашего универа, как впрочем и остальных образовательных учреждений города, данное культурное заведение называли по-другому. И гораздо короче. "ЦПХ" его называли в миру. Ибо почти на сто процентов там учились одни девки. Потому и прозывался данный очаг культурных знаний, не иначе, как "Центральное п#здохранилище". Может быть, еще и потому, что находился культурный институт в самом центре города. И стоит отметить, что по свободе и демократичности нравов, студентки ЦПХ, не то, что не уступали педагогичкам или даже медичкам, а и превосходили их на порядок. Вот ведь память! Чего бы доброго и умного подкинула, так нет же.. Н-да...

Поблагодарив кружевниц за важные сведения, я попрощался с ними и вышел в коридор. Надо всё-таки начинать с Якова Зиновьевича. А уже потом от него, как от печки, плясать в сторону коллектива, но уже с уточняющими вопросами. Собираясь разворачиваться обратно в сторону двери с табличкой "Зав. швейной мастерской Липкин Я.З.", я услышал посконно-домотканную речь. Витиеватый мат доносился из-за угла. Был он громким и исполнялся на два голоса. Мужских.

Поскольку никаких других зацепок в данном культурном заведении у меня не было и, мало того, их не предвиделось, я метнулся в сторону конфликта. Как голодная белая акула устремляется из морских глубин в сторону пляжа, почуяв критические дни купальщиц.

Свернув за угол и сразу после десятка шагов, еще за один, я наткнулся на двух театральных деятелей. Которые брызжа слюной, доказывали друг другу, кто из них большая бездарность.

— Граждане матерщинники! — вклинился я в то разумное, доброе и вечное, что только что сеяли в храме искусства эти Немирович и Данченко, — Это чего вы тут сто пятьдесят восьмую статью административного кодекса грубо нарушаете? На пятнадцать суток захотели? Так я прямо сейчас вам оформлю по полмесяца на брата!

Я изо вех сил хмурил брови и изображал держиморду из глубины глубин внутренних органов социализма. Частично своего я уже добился, мужики притихли и начали озираться, видимо, собираясь ретироваться. Артист всегда душой раним и хлипок, но при этом, он, как правило, далеко не дурак. Даже не видя на мне милицейской формы, мою ментовскую сущность они моментально распознали.

— А вы собственно, кто? — тем не менее, выставив вперёд ногу, попытался один из гамлетов взять меня на арапа, — Мы, между прочим, здесь сцену из новой пьесы репетируем! — лицедей, видимо, решил сходу засрать мозг тупому менту. Мне, то есть.

— Я, собственно, следователь Корнеев!

Не поленился я для дела и достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение. И даже предъявил его в развернутом виде вопрошающему, — А теперь вы, граждане хулиганы, в соответствии с законом, извольте предъявить свои документы, удостоверяющие ваши личности! — строго потребовал я. — Будем составлять протокол! А потом поедем под административный арест!

— Позвольте, ну какие у нас могут быть документы?! — заблеял второй матерщинник, — Это же сценические костюмы! В них даже карманов нет! Вот посмотрите сами, товарищ Корнеев, они же зашиты! Мы же для примерки сюда и пришли!

Граждане театральные дебоширы начали демонстрировать мне ущербность своих бутафорских армяков. Они уже вошли в образ и похоже сами верили, что я идиот, а они инженеры человеческих душ. Запросто способные манипулировать сознанием плебса.

— Вы мне тут, граждане комедианты, ваньку-то не валяйте! — я тоже уже вошел в образ, — Отсутствие карманов, равно, как и репетиции пьес, не дают вам никакого права нарушать советские законы! — мне начинало и самому нравиться общение с профессиональными театралами в этих намоленные стенах, — Наша коммунистическая партия и советское государство для чего вас сюда поставили?!! — уже в полный голос, как с амвона гремел я, — Вас сюда, граждане, поставили культуру в массы нести! А вы? — я решительно рубанул рукой воздух, — Нет, граждане бузотеры! Теперь придется отвечать по всей строгости послевоенного времени! Протокол, арест, а потом и соответствующая бумага в Обком КПСС! Прямиком в отдел культуры!

Оба артиста больших и малых театров, снова утратив апломб, стояли, вжав головы в плечи. Всё-таки нервический склад ума и слишком тонкая душевная организация у адептов этого ремесла. А я еще считал свою работу нервной! Н-да...

— Товарищ, милиционер Корнеев, — робко влез в паузу один из распекаемых мною деятелей от культуры, — Вы нас пожалуйста простите и мы пойдём, а?

— Как это "простите и мы пойдем"?! — взвился я в праведном служивом гневе, — Что значит "простите"?! Вы тут, извините, сначала х#ями друг друга кроете, а потом ножами в печенки, опять же, друг другу тычете! Нет, граждане мелкие хулиганы, простить, это значит понять! А на это я пойти не могу, я идейный комсомолец! Протокол, арест и бумага в обком! — старался я держать кирпичом своё должностное лицо.

— Где тут у вас присесть можно? — начал я демонстративно озираться, шаря глазами по сумеркам коридора. — Кабинет директора далеко? Или кто тут у вас самый главный?

Нецензурные гистрионы переглянулись и бескрайняя унылость потихоньку начала улетучиваться с их лиц. Посыл они распознали.

— Ну зачем же отвлекать руководство! Николай Тимофеевич, а не пройти ли нам в твою гримёрку для разговора с товарищем Корнеевым? — с величайшим почтением, словно к первому лорду адмиралтейства Её Величества, обратился один из скоморохов к другому, — Она тут поближе моей будет, да и стульев у тебя на всех хватит!

— Пожалуй вы правы, Василий Семёнович! — степенно согласился тот, — Только у меня там мм.., как бы это сказать, не убрано! — изобразил на излучающем добропорядочность лице смущение второй шпильман.

— Но это же не страшно, так ведь, товарищ Корнеев? — заговорщицки подмигнул мне инициатор перемещения.