— Должно сработать! — Копылов, сбросив личину равнодушного безразличия, вскочил со стула и начал нервно расхаживать по кабинету. — Должно!! Достал меня уже этот говнюк! Я давно уже сидел бы в обкоме, если бы не этот Матыцын! Правильно ты говоришь, все они пидарасы! — непонятно, в чей адрес, неуважительно высказался товарищ Копылов.

— Вот я и говорю! — опять вклинился я со своим шкурным интересом в пылкий монолог партийца, — Официально помочь с квартирой оперу, это уже больше в ваших интересах, чем в его! Поэтому не надо из текста ничего убирать! Там потом каждое слово будет вашим козырным тузом в разговоре с Матыциным! Вы же его потом со всеми его потрохами в бараний рог свернёте! Имея на руках такой компромат! Пожизненный компромат! Документальный компромат!

— Жди здесь! Я к Первому! — товарищ Копылов подхватил со стола мои бумажки и двинулся к двери, — Ты прав, сейчас, главное, это не упустить время!

— Подождите, Сергей Степанович! — я тоже вскочил со своего стула, — Может, лучше сначала заготовить на бланке письмо, а уже потом к нему с ним зайти? Пусть вон рыжая отпечатает, а мы пока с вами чаю попьём?

— Умный ты, Корнеев, а всё же дурак! — незлобливо хохотнул партиец, — Это тебе не ваш околоток, тут всё серьёзно! И бланки у Первого номерные, твоим не чета! Сказал, жди, значит, жди! — повысил голос Копылов, уже выходя в приёмную. — Ира, налей товарищу Корнееву чаю! И к чаю чего-нибудь дай! — донеслось уже из-за двери глухо.

Вот он, момент истины! Если по уму, то ясность будет уже минут через тридцать. Или даже раньше. А, коль свезет и на руках у нас со Стасом будут обе бумаги, то вероятность того, что всё выгорит, будет не меньше восьмидесяти процентов. Это, если считать на самом скромном калькуляторе. А, если реальными категориями рассуждать, то ни один директор самого крутого предприятия, не посмеет отказать Первому секретарю городского комитета КПСС. Дурных среди их брата нэма. Понимают, что неспроста такие письма им спускают с партийного Олимпа.

— Тебе опять с лимоном? — прервала мои хаотичные мысли, неслышно подкравшаяся рыжая Ира. — И сахара два?

— Опять с лимоном и сахара два! — порадовался я крепкой памяти красотки, — И поцелуемся, давай, как в прошлый раз! — притянул я за талию копыловскую секретаршу.

— Да пошел ты! — вырвалась она, — Не ври, не целовались мы с тобой в тот раз!

— Тоже мне! Нашла, чем хвастаться! — немного расстроился я, — Ладно, иди сюда!

— Хам! — не очень сердито обозвала меня рыжая и удалилась, покачивая бёдрами, как неприличная женщина. — И как только Сергей Степанович не боится такую сомнительную личность в своем кабинете без присмотра оставлять! — фыркнула она, перед тем, как выйти.

Потом я долго пил вкусный чай, заедая его печеньем и бутербродами. Которые рыжая Ира по моему требованию принесла вместе со второй чашкой.

Товарищ Копылов вернулся ровно через сорок минут.

— Пляши, Корнеев! Согласился Николай Михайлович с нашими доводами! Подпишет он письмо от горкома в поддержку ходатайства! — похлопал меня по плечу партийный лоббист. — Вы теперь только с этим Гриненко радость свою попридержите! Сам понимаешь, Матыцыну об этом до времени знать не нужно! Ты понял меня, Сергей?

— Так точно, понял! — заверил я стасовского благодетеля, — Лично, своими ногами отнесём бумаги в соцкультбыт завода! И там предупрежу, чтобы все тихо было! Ну, насколько это возможно. Да им и нужды шуметь по этому поводу нет никакого!

— Вообще-то, от нас письма спецпочтой доставляют, — поморщился Копылов, — Ладно, посиди еще, всё равно пока что его в машбюро не напечатали. Ваше письмо бытового характера, так что ничего страшного не случится, если оно будет доставлено нарочным.

Следующие двадцать минут мы опять пили чай, который мне уже не казался таким вкусным. Из помещения мы вышли с моим новым партийным соратником вместе. Он пошел в сторону кабинета Первого секретаря, а я поспешил к другой двери. На которой была табличка, с нарисованной мужской фигурой вместо номера.

Еще через минут пятнадцать я был уже у машины, вокруг которой нервно нарезал круги оперуполномоченный Гриненко. На парня было жалко смотреть.

— Пока руки не вытрешь, бумагу я тебе не дам! — обоснованно подозревая, что пальцы и ладони друга мокрые от волнения, пригрозил я.

Стас и не думая обижаться, зашоркал пятернями по своей одежде. И только после этого по-сиротски, робко протянул ко мне руки.