Она полчаса рыдала, закрывшись в туалете.

– Ну, Ленка, хочешь, я тоже свои волосы отрежу? – я прижималась к дверце кабинки и слышала, как Ленка то всхлипывала, то снова переходила на горький вой.

– Нет. Ты победила! А я проиграла. И должна поплатиться. У-у-у-у.

– Тогда давай сделаем вид, что это мы так пошутили, что разыграли всех?

– Я от своих слов отказаться не могу! У-у-у-у.

– Не плачь, пожалуйста.

– Я свою косу пять лет растила-а-а-а.

Она была вовсе не злой девчонкой, просто немного задавалась. Сейчас Лена – помощник судьи, строит карьеру, классно выглядит. А история с волосами осталась в памяти смешным школьным эпизодом.

И я знаю, что Паша не забыл. Наверное, в школьные годы подросток, словно оголённый провод, искрит и горит, так остро воспринимая всё, что с ним происходит, что эти красочные картинки не затмить новыми впечатлениями взрослой жизни, не растворить болезнями старости.

Помню, мама Паши пекла интересный пирог. Пашка часто вытаскивал кусочки на улицу, и мы, усевшись в теремке на детской площадке, уминали его под незатейливую болтовню. Назывался этот пирог – «утопленник». Там рецепт особенный – тесто перед выпечкой нужно было завернуть в марлю и поместить в кастрюлю с водой. Оно сначала тонет, а потом всплывает. Всплывает…

Мама Стаса пирогов не пекла. Зато его родители иногда устраивали «званые вечера». Ужин традиционно состоял из трёх блюд. Незыблемое правило. Мне всегда было интересно: а что будет, если Ирина Дмитриевна приготовит меньше или больше еды, чем принято? Но она никогда не изменяла правилам. У каждого за ужином было своё место. Во главе дубового стола, покрытого идеально белой скатертью, садился отец Стаса. Рядом – его жена. Мне отвели место через стул от Стаса, объяснив, что соседнее место принадлежит его младшему брату, который сейчас учится за границей. А занимать чужие места в их семье не принято.

Анатолий Егорович для своего возраста выглядел хорошо, лицо у него гладкое, холёное. На нём на удивление мало морщин. Заслуга ли скудной мимики или уколов ботокса, не знаю. Он властно восседал на массивном стуле, как на троне, опираясь обеими руками на стол, и энергично опустошал тарелки. Приём пищи всегда доставлял ему нескрываемое удовольствие: он с треском ломал тонкие куриные косточки, выворачивал сухожилия и смачно работал челюстями. Разговаривать, пока глава семейства не начал беседу, было непозволительно. А говорил он обычно только о себе. Его жена поддакивала и проворно пополняла ему тарелку. Крутилась рядом, как мать-несушка вокруг цыплёнка-переростка.

Я честно старалась их полюбить. Или если не полюбить, то хотя бы ничем не показать своего недовольства. А оно просыпалось каждый раз, когда Анатолий Егорович открывал рот.

– Я в твои годы уже мужиком был, а не вёл себя, как сосунок, – отчитывал он Стаса. – Мужчина с самого начала должен себя правильно поставить…

Порция нравоучений входила в обязательную программу ужина каждый раз, когда всё семейство собиралось за столом.

Слушать разговоры об одном и том же было скучно. Я механически размазывала по тарелке подливу, периодически прикладывая к губам бокал. Спина – струна, весь мой вид – смирение и внимание.

– Соль дай. Я что, через весь стол должен тянуться? – грозно буркает Анатолий Егорович в сторону жены, вгрызаясь в кусок жирной курятины. Ирина Дмитриевна со скоростью олимпийца кидается за фарфоровой солонкой.

– Мира, как ты? На работу устроилась? – поворачивается ко мне хозяин дома, попутно пытаясь достать языком до мяса, застрявшего между зубами.

– Да, – отвечаю односложно. Многословие за этим столом могут расценить как посягательство на роль главного оратора.

– Какая зарплата?