Некоторое время на улице стояла тишина. Потом у ограды завозился русобородый. Алёна молча теребила кончик платка.
– Надо ещё чего, соседка? – осведомился Бурей, видать, наскучив молчанием.
– Спасибо, дядька Серафим, я сама.
– Ну, как знаешь!
– Откуда ты на мою голову взялся, дурень бешеный?! – Алёна недоумённо пожала плечами. – И не бросишь теперь!
Потом сокрушённо вздохнула, одной рукой подхватила топор своего поверженного защитника, другой его самого и скрылась за калиткой.
– Гыы! – не то удивлённо, не то задумчиво произнес Бурей и полез через забор на своё подворье – не идти же до ворот, в самом деле.
На улице, постанывая и матерясь, поднимались ратники.
Очнулся плотницкий старшина Кондратий Епифанович Сучок от тягостной головной боли.
Похоже, «ой-ё» мастер произнёс вслух. Впрочем, в этом он был не уверен, а вот в то, что губы разбиты в блин, оставшиеся во рту зубы шатаются, левый глаз не желает открываться, а все косточки в теле, особенно рёбра, воют на разные голоса, уверовать пришлось.
Старшина попытался оглядеться одним глазом.
Лежал он в избе. На лавке. Под тулупчиком. И, похоже, без портов. Ну, без рубахи точно.
Сучок, мучительно преодолевая сопротивление непослушного тела, заелозил рукой под тулупом, пытаясь определить, на нём ли столь важный предмет одеяния.
– Очнулся, витязь? Не бойся, при тебе твоё хозяйство – не оторвали! – Алёна, а это была именно она, по-своему истолковала Сучково шевеление. – Лежи смирно! Мелкий, а дури на сотню хватит. С тремя ратниками схватился! А убили бы тебя?
Несмотря на свое бедственное положение, к которому не раз за свою жизнь дравшийся Сучок отнесся привычно равнодушно (ну, побили и побили – заживет, как на собаке, главное, как выяснилось, не зря), мастер решил не упускать того, что само падало в руки.