Помню, как, рассказывая о своем хождении в народ, Владимир Алексеевич говорил:

— Я в то время прочитал роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?», зажегся им и — ушел. Герой романа Рахметов стал моей мечтой, и я решил пойти по его стопам. У меня была мысль — стать писателем, хотелось послужить народу пером, как служил Н. Г. Чернышевский. А для этого нужно было знать жизнь.

И вот он начал познавать жизнь. Он изучил ее бурлаком на Волге, крючником в Рыбинске, вольноопределяющимся в полковых казармах в Ярославле.

Однажды в Москве он принес в роту подкинутого ребенка. Но начальство, увидев в этом что-то предосудительное, откомандировало его обратно в полк с оскорбительной аттестацией — «за неуспеваемость». Это не могло не возмутить его, и он по прибытии в Ярославль подал в отставку и очутился на улице. Начались поиски работы. Он искал ее в гостиницах, магазинах, конторах, но везде получал отказ. Наконец, устроился в прогимназию колоть дрова, но вскоре начальство потребовало у него паспорт, паспорта не было, а военные документы он выбросил на помойку. Работу пришлось оставить. Поступил в пожарные — и там не удержался.

Зимой, в лютую стужу, он идет в Романово-Борисоглебск, где товарищи по гимназии обещали ему должность в своем имении. Но он возвращается ни с чем: хозяева прокутили имение и скрылись неизвестно куда. В зимогорской одежонке шел он туда двадцать километров, чуть было не замерз, выручил половичок, взятый им в попутном трактире, а обратно добрые люди отправили его на подводе.

В Ярославле оборванец, которого он покормил в трактире, помог ему поступить рабочим на белильный завод. Проработав здесь зиму, он едет в Казань и Астрахань, а потом в Задонские степи и поступает там на службу табунщиком к владельцу конских табунов. В 1875 году попадает в Ростов и устраивается в цирк известного в то время Акима Никитина. По окончании сезона он едет в Тамбов, где поступает актером в драматический театр Григорьева.

В 1877 году вспыхнула русско-турецкая война. Без долгих раздумий и колебаний он оставляет театр и идет добровольцем на войну, в Кавказскую армию.

После войны он снова на подмостках театра.

Много познал Гиляровский за эти годы, но не дрогнул он перед опасностями, не согнулся под тяжестями. Оптимизм его не иссякал, душа не давала ржавчины, душа по-прежнему была чиста и могуча.

Наступил 1881 год. Прошло десять лет с тех пор, как Гиляровский ушел из дома в скитания.

С помощью своего приятеля В. Н. Андреева-Бурлака он устроился в Пушкинский театр А. А. Бренко, где работал управляющим театром и выступал на сцене в ряде пьес.

Однажды Андреев-Бурлак познакомил его с редактором «Будильника» Н. П. Кичеевым. За ужином артист стал рассказывать о скитаниях В. А. Гиляровского, о его сценической работе. И как-то сказал Кичееву:

— А к тому же он и поэт. Он мне сегодня читал стихи… Возьми его, пожалуйста, под свое покровительство.

Редактор попросил Владимира Алексеевича прочитать что-нибудь. Тот от неожиданности заволновался, но, овладев собой, прочитал с листа стихотворение: «Все-то мне грезится Волга широкая…»

Н. П. Кичеев взял лист и положил его к себе в карман. Через неделю это стихотворение появилось в «Будильнике» за подписью «Вл. Г-ий». Радости автора не было границ.

Первая литературная удача его окрылила. Осенью 1881 года В. А. Гиляровский окончательно бросает театр и всецело посвящает себя литературной деятельности.

Несколько позже он обзаводится семьей и навсегда обосновывается в Москве. Женился он на Марии Ивановне Мурзиной, давней знакомой по Пензе, с которой и прожил больше полвека, до конца дней своих.

К тому времени, как я поселился у Гиляровских, Владимир Алексеевич был уже известным журналистом. О своей работе он рассказывал:

«Излюбленному газетному делу я отдал лучшие свои силы, лучшую часть своей жизни и самую длительную. Я увлекался работой живой, интересной, требующей сметки, смелости и неутомимости. Эта работа была как раз по мне. Бродячая жизнь, полная приключений, выработала во мне все необходимые качества для репортера. Я не знал страха, опасности, усталости. На мой взгляд, для такой работы у человека должно быть особенное призвание».

Помню, как однажды раздался звонок телефона. Владимир Алексеевич подошел к аппарату. После переговоров он обратился ко мне: