Это был мой враг. Он сразу понял, кто сотворил с ним такое, и хотел расквитаться со мной. Тано отчаянно колотил в дверь. Я слышал, как несколько раз он, весь перепачканный дерьмом, поскользнулся и упал. Он кричал, как безумный, и перебудил всю казарму. Караульный поднял тревогу, и чуть погодя на место прибыл начальник охраны в сопровождении нескольких солдат.

Подлец Тано стал в открытую обвинять меня в том, что я вылил на него дерьмо. Конечно, я отпирался, но толком не мог объяснить, почему на мне в такой час – маскировочный костюм и резиновые тапочки.

Лейтенант обозвал меня грубой скотиной, но я, сразу перейдя на ты, осадил его:

– Ты еще будешь рассказывать мне про грубость? А сам-то со своими солдатиками позволяешь процветать здесь насилию и несправедливости! Вы мне противны. Вы сами себе должны быть противны. Отбросы общества. Ты называешь нас преступниками, а сам – жалкий трус!

От ярости я потерял рассудок. Лейтенант смотрел на меня в недоумении. Затем он развернулся и ушел, приказав караульному положить ему на стол рапорт.

– Засунь рапорт себе в задницу, синьор лейтенант! – крикнул я ему вслед. Я не мог забыть слов, с которыми он обратился к нам, новичкам, когда мы только прибыли в казарму. Я молча проглотил бы все его наставления и упреки, если бы лейтенант был справедлив по отношению ко всем нам, однако на многие вещи он закрывал глаза.

На следующий день во время сбора Тано бросился было с кулаками на меня, но деды удержали его, пообещав содрать с меня шкуру за пределами казармы.

Тогда я сказал Тано, изображая, будто держу возле уха телефонную трубку:

– Позвони сначала своим папаше, мамаше и сестренке! Понял меня?

Услышав эти слова, Тано побледнел и сразу потерял всю свою наглость.

В тот же день меня вызвали к коменданту. Он приказал подчиненным покинуть кабинет, и между нами состоялся мужской разговор с глазу на глаз. Он сказал, что знает о происшедшем и что нужно положить конец всей этой войне.

– Это не так просто, – ответил я.

– Послушай-ка, Антонио, – впервые офицер обратился ко мне по имени, а не по фамилии. – Дедовщина и мне не по душе, но это пустяк по сравнению с другими проблемами в нашей казарме, которая, замечу, является также исправительным заведением. Сам можешь догадаться, что значит присматривать за испорченными ребятами. Подчинение правилам, строгость, дисциплина. Порядок и чистота в комнатах… Без этого никуда.

– И следить за соблюдением порядка и дисциплины вы поручаете группке вздорных придурков, – перебил я.

– Дай мне месяц, и тогда я отвечу на твой вопрос. Ребята, которых нам присылает министерство, попадают сюда не случайно. Конечно, иногда сюда попадают такие, как ты, устраивают дурдом и ставят всех на уши. Но мы готовы к этому.

Я попытался возразить, но комендант решительным жестом приказал мне замолкнуть:

– На следующей неделе Тестадикане покидает казарму. Восьмой отряд заменит девятый. Настоятельно прошу, чтобы всю неделю в казарме были порядок и дисциплина, в противном случае нам придется прибегнуть к решительным мерам. Не создавай мне проблемы, иначе я сам тебе их создам. Ты меня понял?

– Если никакой ублюдок не заставит меня застилать его кроватку или делать что-нибудь в этом духе, я буду тише воды ниже травы.

– Но если это заставят делать кого-то другого, например, из третьего отряда, который скоро прибудет, не смей вмешиваться. Нам здесь не нужно благородных Зорро! Ясно?

– Вполне, господин комендант.