— Мечи спрятать! — приказал Зосим. — Этруск! — позвал он рыжего раба с наглыми искорками в темных глазах и лиловым пятном клейма на лбу. — Праща при тебе?

— А то! И праща, и свинцовые снаряды. — Этруск осклабился: пращник он был отменный. Еще Этруск мог аккуратно вскрыть чужую печать, потом склеить ее так, чтобы она выглядела нетронутой. За эту ловкость он был клеймен, за нее же выкуплен Клодием у прежнего хозяина.

— Говорят, ты подцепил какую-то красотку? — спросил гладиатор Полибий. — Хороша хоть оказалась, или так себе?

— Сбежала. Наговорила всякой чепухи и пропала, будто в Тартар провалилась.

— У тебя всегда с девками проблемы, — хмыкнул Полибий.

— У меня нехорошее предчувствие, — сказал Зосим. Они уже вышли на Аппиеву дорогу. Впереди них погонщик нещадно хлестал груженого мула, чтобы до темноты успеть в Город.

— У меня тоже предчувствие — что вечерком я буду трахать хозяйскую кухарку. — Гладиатор громко заржал.

Полибий три года провел в гладиаторской школе, но на арену так и не вышел: гладиаторы Публия Клодия занимались другим. Тоже делом небезопасным, если судить по свежему шраму на предплечье. Гладиатор прихрамывал: опрометчиво надел новые сандалии и стер пятки. А до Города еще идти и идти. Дорога, правда, гладкая, без единой лунки или ухаба — Гай Юлий Цезарь, тот, что теперь воюет в Галлии,[12] когда был смотрителем Аппиевой дороги, истратил на ее ремонт тысячи сестерциев.[13] Да, хорошую дорогу построил цензор Аппий Клавдий, двести шестьдесят лет простояла и еще две тысячи лет простоит. Как Рим. Вспомнив Аппия Клавдия Слепого, Зосим невольно перевел взгляд на своего господина — прямого потомка знаменитого Слепца. Патрицианский род Клавдиев сейчас в Риме один из самых могущественных, ну, а слава Клодия превзойдет славу его предка — в этом Зосим не сомневался. Надо только сегодняшний день пережить!

Зосим прибавил шагу и нагнал хозяина. По левую руку от Клодия ехал на вороной фракийской кобыле Кавсиний Схола. По правую — немного приотстав, на низкорослой галльской лошадке трусил Гай Клодий, клиент, тот, что привез письмо. Этого клиента Зосим не любил — за лживость, вороватость и совершенно невозможную наглость, а еще потому, что Гай при каждом удобном случае стремился Зосима унизить. Завидовал: Зосим — вольноотпущенник, а Гай — свободнорожденный, но бывшему рабу хозяин доверял, а Гаю — нет. Не кому-нибудь, а именно Зосиму поручал Клодий покупать гладиаторов, знал, что вольноотпущенник не возьмет себе ни асса,[14] а к нечистым ручонкам шустрого клиента прилипнет, по меньшей мере, половина золотых.

Зосим ухватил Клодиева скакуна за повод. Жеребец захрапел, мотнул головой и глянул на вольноотпущенника лиловым сумасшедшим глазом, как на заклятого врага. Успокаивая, Клодий похлопал коня по шее.

— Доминус, давай вернемся и заночуем в усадьбе, — проговорил Зосим, глядя на патрона снизу вверх.

— Трусишь? — вместо хозяина спросил Гай.

— Не нравится мне затея с Милоном.

— А мне нравится! Эй, шагай веселей! — обернулся Клодий к рабам. — Иначе топать всю ночь придется. Уж, верно, девятый час.[15]

— Ну уж, не доберемся, — хмыкнул Кавсиний Схола и ударил пятками лошадь. — Мы до святилища Доброй богини доехали! — Он указал на старинный храмик у дороги. Слева и справа от святилища высились шатрами огромные пинии. Чуть поодаль громоздилась роскошная, отделанная мрамором гробница на высоком подиуме — куда выше и просторнее, чем храм. По другую сторону дороги расположилась харчевня, сама неказистая, но двери хорошие, дубовые. Крепкие двери…

Добрая богиня… Зосима будто холодной водой окатило. Как раз в этот момент он и увидел на дороге толпу, что двигалась им навстречу.

Милон? Что-то не похоже, что при нем тридцать человек. Больше. Гораздо больше.

— Кто это там тащится? — кривляясь, спросил клиент Гай. — Может, Помпей Великий?

— Это же наш друг Милон! — Схола зааплодировал и свистнул, как будто был в театре и на просцениуме появился его любимый актер.

— Друга Милона я всегда рад видеть! — с мрачной усмешкой проговорил Клодий.