Он долго смотрел на меня, затем отошел в сторону, пропуская нас в дом.

Его дом был намного меньше, чем дом моих родителей, но даже в одном лишь коридоре разнообразных вещей было раза в три больше. Репродукции, произведения местного искусства, книги на маленьком дубовом шкафчике, выглядевшем так, словно он был сделан именно для этой цели. Где-то играла классическая мелодия для фортепьяно.

— Идите прямо, — сказал он. — И осторожнее с ковром. С вас течет кровь. С обоих.

Стены гостиной были увешаны репродукциями картин, ни одна из которых не была мне знакома. Несколько высоких торшеров отбрасывали неяркий свет. Телевизора не было, лишь маленький и явно дорогой CD-плеер, из которого доносилась музыка. У стены стояло старинное пианино, заставленное фотографиями — некоторые в рамках, другие просто прислоненные к стене. Перед диваном лежал покрытый витиеватым узором ковер со слегка обтрепавшимися краями.

— Сейчас принесу полотенце, — сказал Дэвидс.

Несколько мгновений он колебался, задержавшись в дверях, затем вышел.

Пока его не было, Бобби стоял посреди комнаты, придерживая руку так, чтобы капли с нее падали на половицы. Я окинул взглядом комнату. Вещи, принадлежащие другим, порой бывают просто непостижимы, особенно если принадлежат пожилым людям. Я вспомнил, как однажды, под влиянием какого-то минутного порыва, купил отцу на Рождество старый калькулятор, который увидел в магазине антиквариата и решил, что он может ему понравиться. Развернув подарок, отец уставился на меня и как-то странно поблагодарил. Я заметил, что, как мне кажется, он не слишком доволен подарком, — и тогда, не говоря ни слова, он повел меня в кабинет и открыл ящик стола. Там под многолетними залежами ручек и скрепок лежал старый калькулятор. Даже модель оказалась той же самой. Что для Дэвидса было жизнью, для меня было дешевой распродажей; вещи, казавшиеся мне древностью, когда-то были новомодными для отца. Тех, о ком ты помнишь и заботишься в течение десятилетий, словно отделяет от тебя стекло — кажущееся прозрачным, но толщиной в фут, и разбить его невозможно. Ты думаешь, что постоянно находишься рядом с ними, но когда пытаешься их коснуться, то даже не можешь дотянуться рукой.

Дэвидс вернулся с куском ткани. Бобби взял его и обмотал руку. Потом Дэвидс уселся в одно из кресел и уставился в пол. Он выглядел уставшим и бледным, намного старше, чем я видел его прежде. Один из торшеров стоял рядом с креслом, отбрасывая тени на его лицо и подчеркивая морщины на лбу.

— Вам придется рассказать мне, что случилось, Уорд. И я не могу гарантировать, что смогу вам чем-то помочь. Моя специальность — контракты, а не… перестрелки.

Он провел руками по волосам и посмотрел на меня. И тут у меня промелькнула неясная мысль.

Я повернулся, бросил взгляд на пианино, а потом снова на Дэвидса.

— Что вы там увидели, Уорд?

Я открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут же снова его закрыл.

— В чем дело? Что такое?

Наконец я обрел дар речи.

— Когда вы познакомились с моими родителями?

— В девяносто пятом, — быстро ответил он. — В том же году, когда они сюда приехали.

— Не раньше?

— Нет. Да и как?

— Возможно, когда-то с ними встречались. Человеческие пути порой пересекаются весьма таинственным образом, и иногда происходит такое, о чем даже предположить невозможно.