Вдоволь натешившись, Павлов, шутки ради, попросил Лукрецию проведать Алексхана, который находился в маленькой соседней комнате. От предложенных денег Лукреция отказалась, заявив, что за возможность переспать с таким красивым мальчиком она сама готова заплатить, причем вдвое больше. Взяв со столика масляный светильник — глиняную чашку со стенками, слегка наклоненными внутрь, и кольцеобразной ручкой сбоку, Лукреция, даже не считая нужным одеться, вышла из комнаты, но не прошло и пяти минут, как она вернулась обратно, взволнованная и возбужденная.

— Там такое! Там такое! — с придыханием сказала она.

— Что случилось?! Что ты увидела?! — перепугался Павлов, подумав, что Алексхан, не дай бог, помер.

— У него под мошонкой девичья щель! — ошарашила она его.

— Тебе не померещилось? — строго спросил ее он, памятуя о том, что в отношении гермафродитов обычаи джурджени суровы и беспощадны: либо насильственное оскопление, либо отрезание головы.

— Может и померещилось, — согласилась Лукреция, заранее жалея несчастного юного мичмана, которого она, в целях его приятного пробуждения, решила кое-где пощекотать.

Прошла ночь, и на рассвете Павлов вместе с Лукрецией осторожно прокрались в соседнюю комнату. Алексхан еще спал, накрывшись с головой шерстяным пледом. Его кровать стояла прямо напротив окна, заделанного мутным ротонским стеклом. Павлов решительно сдернул со спящего мичмана шерстяной плед и приказал:

— Мичман Алексхан, подъем!

Алексхан вскочил с постели и, увидев принца в компании с красивой женщиной, которая пригрезилась ему во сне, так растерялся, что на него напал столбняк. Он сидел на кровати, свесив на пол ноги, и хлопал глазами с пушистыми ресницами. Потом, придя в себя, он быстро прикрыл руками безволосую припухлую грудь, на которой Павлов и Лукреция не могли не заметить бледные молодые сосцы.

— Раздвинь ноги! Шире!! Шире!!! — приказал Павлов, и, убедившись в том, что Лукреции ничего не померещилось, свалил Алексхана на пол хлесткой пощечиной.

— Ваше высочество! Пощадите! Не убивайте! — зарыдал Алексхан, ползая на коленях и пытаясь обнять Павлова за ноги.

— Пощадите его, принц! Я постараюсь уговорить мужа оставить юношу на маяке, — попросила Лукреция, растроганная рыданиями Алексхана.

В приоткрытую дверь комнаты Алексхана заглянул Толемей-хан. Он уже давно был на ногах и даже успел побывать на верхней площадке маяка, чтобы полюбоваться на Юпитер, который на языке джурджени назывался Ялдаваофом. Павлов попросил его зайти, вкратце объяснил суть дела и в заключение сказал:

— Ты — врач! Тебе и пинцет в руки. Осмотри и доложи!

Приведя себя в порядок, Павлов спустился на первый этаж в парадную залу, где его уже поджидали капитан Крусахан и два старших матроса. Капитан выглядел встревоженным и испуганным.

— Открылись ворота, — сообщил он неприятную новость.

— Только этого мне не хватало, — подумал Павлов и приказал капитану немедленно сменить место якорной стоянки, чтобы встать как можно ближе к западному краю бухты, защищенному скалами.

Для посвященных в розу ветров Байкала словосочетание "открылись ворота" означали наступление неблагоприятной для плавания погоды, причем, речь шла не об обычном шторме, а о "карме". Так, на языке джурджени именовался один из самых коварных и свирепых ветров на Байкале, который мог внезапно задуть с севера из долины горной реки с одноименным названием. Предвестником Кармы жители северо-западного Прибайкалья считали появление над Байкальским хребтом неподвижных облаков. Ветер начинался, как только образовывался небольшой просвет между нижней кромкой облаков и вершинами гор. Местные жители называли этот просвет воротами. Если "ворота открылись" — жди беды, то есть ветра неистовой силы, подымающего на море огромные волны и беспощадно уничтожающего корабли и рыбацкие лодки.