— Блядь… — Селиверстов отскочил, но потом дернул к себе Ваню за рукав, запустил руку под его куртку и сдержанно хмыкнул. — Тоже ерунда…

На поляне один за другим на поляне появились Симонов, Наумов и Сеня. Сеня тащил за собой еще одно тело, но его по безвольно болтающимся рукам и сплошь заляпанному темными пятнами маскхалату было видно, что это труп.

Наумов хрипло доложил.

— Чисто, одного положили, двое точно ушли, может больше.

Селиверстов повернулся к солдатам и сухо приказал.

— Оцепить все вокруг. Живо, шевелитесь. Собрать трупы…

Иван безвольно сел прямо на землю и тихо поинтересовался.

— А чего они… они в нашем…

— Спросишь тогда, когда сам немецкую форму оденешь… — серьезно ответил старшина, став на колени рядом с Ваней. — Давай, показывай, герой. Не хватало еще, чтобы кровью истек…

— А он еще по-русски матерился… — пожаловался Иван.

— Да потому что, наверняка, русский, — Науменко зубами разорвал перевязочный пакет. — Так-с, что тут у нас? Да ты в рубашке родился, парень…

Ваня вообще перестал что-то понимать. О том, что русские служили немцам, он помнил, но, все-равно, понятие русско-немецкий диверсант тупо не хотело укладываться у него в голове. Зато очень хотелось свернуть шею некоторым персонажам из его времени, называющих таких людей борцами против коммунистического режима. Над причинами такого желания Иван не задумывался — ему просто хотелось и все.

Дальнейшие события смазались, более-менее пришел в себя Ваня только в расположении отряда.

— Держи… — Симонов отогнул крышку на банке консервов, а потом ткнул ему в руки помятую кружку, остро пахнущую спиртным. — Конина, немецкая. Это как обезболивающее, да и заслужил ты. Это же надо, в первом же выходе, живого фрица взял. Везунчик. Красавец, ничего не скажешь. Но по башке от Сильверстова получишь, это я гарантирую. Ну да ладно. Нам по башке получать, как с горы катиться. Чего кривишься? Больно? Сейчас сестричка придет, заштопает, будешь как новенький…

Иван зажмурился, но сразу же открыл глаза, потому что в памяти немедленно всплыла обгорелая фигурка в кабине самолета, в уши стеганул ее крик.

Руки предательски задрожали.

— Давай, давай… — Симон сам прижал кружку к его рту. — Хлебнешь — попустит. Меня тоже колбасило после первого боя. Как сейчас помню, лежит фриц, полбашки нет, а левым глазом мне подмаргивает…

Ваня глотнул, зашипел от боли в разбитой губе и сипло поинтересовался.

— Ты… ты видел… как она… горела…

— Ты о летчице?.. — Симонов шумно вздохнул, садясь рядом и тихо ответил. — Видел, я же рядом с тобой был.