К берегу они пристали той же ночью. Они могли дождаться утра на яхте, но она стала словно проклятой, и они поспешили покинуть ее, будто палуба жгла им ноги.

Они быстро продрогли, потому что забыли прихватить с собой спички. Найдя какое-то дерево, они прижались к нему и сидели, дрожа, когда их нашли.

В момент взрыва Сафа был еще жив. Он успел заметить, как разорвало Зарембу, почувствовать запах горящей собачьей шерсти, а потом наверное, все- таки умер, потому что живые не могут летать, а когда спустя время смог воспринимать окружающее, то именно летел.

Наверное, я в раю, решил он, но когда решил оглядеться, то попытка была пресечена строгим голосом Секи:

– Не вертись, а то выроню! Посмотри вниз!

Сафа послушно глянул и увидел под ногами настройки чужого корабля. Поначалу он даже принял его за уцелевшую "Звезду", но потом разглядел характерные надстройки парома.

На ярко освещенном капитанском мостике в кресле сидела мрачная крупная фигура.

Она была выше обычной человеческой. И у нее не было головы.

Черный китель, которому подражал покойный Заремба, был застегнут на все пуговицы.

Шейный проем задрапирован черной материей.

Покойник, решил Сафа. Ибо не могут люди быть живыми после того, как им отрежут голову.

Словно услышав его мысли, фигура конвульсивно дернулась и рывком встала. Хоть у нее и не было головы, Сафа почувствовал на себе пристальный взгляд. Кантерсельф узнал про него! Он с такой силой поставил на поручни крупные руки, что сталь зазвенела. Казалось, что он сейчас оттолкнется и врежется в него словно ракета море-воздух. Сафа вскрикнул, сердце его забилось часто-часто.

– Улетаем уже! – проворчал знакомый голос. – Не знал, братишка, что после всего произошедшего ты остался таким чувствительным! Я ведь всегда тебя от этого отучал.

– Колян! – вырвалось у Сафы, и, несмотря на запрет, он все-таки посмотрел на него.

В первый момент его преследовало наваждение, что его держит Сека, но потом лицо неуловимо изменилось, и перед ним предстал Москаленко, который держал его обеими руками. За что же он сам держится, недоумевал Сафа, пока не увидел за спиной друга посверкивающие стрекочущие, словно у стрекозы крылья. Горло сдавил спазм.

– Ничего, до берега близко! – успокоил Колян, по-своему истолковав его робость, или сделал вид, что не понял.

– А я ведь уже начал догадываться! – похвалился Сафа, хотя ему хотелось сказать совсем другие слова, а еще больше расплакаться и прижаться к другу.

Вскоре они были на берегу. Москаленко опустил его на землю и указал направление:

– Они там!

Когда он развернулся, готовясь сделать шаг, хотя сзади был обрыв, но это уже не имело никакого значения, Сафа остановил его. Он многое хотел сказать, чего не успел при жизни. Поблагодарить, и даже не за спасение от Кантерсельфа. Он хотел сказать глубже, поговорить о том, что когда после смерти родителей, он остался один, он и стал его настоящим отцом. Он не дал ему прогнуться. Он подарил ему глоток жизни, хоть сам потом и не уберегся. Спазмы душили его, он словно разучился говорить.