Круглолицый усмехнулся, забросил руки за спину.

— Надо же, — пробормотал он. — Уцелели, да еще и вернулись. Не ожидал. Ну что же, это не меняет сути дела. По вашей вине приговорены к казни через повешение трое воспитанников и один искупивший. Поскольку приговор народа обжалованию и отмене не подлежит, они будут казнены в течение ближайших минут. Но теперь встает закономерный вопрос: что делать с вами?

— Повесить их! — выкрикнули из толпы. — Смерть предателям!

— Смерть предателям! Смерть! — заорали полсотни глоток, замахали руками, вытянули шеи, чтобы увидеть.

Наташа сжалась. Осокин даже не успел отреагировать, подскочивший к нему префектурский чиновник не слишком сильно, но ловко ударил его в ухо. И тут же на Осокина обрушился град ударов.

Толпа надвинулась плотной, ненавидящей, дышащей смрадом стеной.

— Смерть врагам народа!

Потянулись руки, с грохотом опрокинулся табурет, забился в петле «кашемировый», а через секунду задергался, закрутился и Владлен, вытягивая носки дорогих туфель, пытаясь дотянуться до пола.

На Родищева навалились со всех сторон, рвали за волосы, кто-то пинал ногой, стараясь угодить в пах, выкрикивал визгливо: «Получи, сука! Получи, сука!», но попадал все больше по бедрам. Затрещала на спине курточка. Что-то тяжелое обрушилось на голову, наверное, особо прозорливые похватали табуретки, ими-то и били. Лицо Родищева залило кровью. Хрустнуло в боку, вспыхнуло ледяным колючим шаром под ребрами. И тут же где-то рядом кто-то заревел не то от боли, не то от ужаса.

Родищев рванул из-под плаща автомат, ткнул прикладом наотмашь того, кто ближе, оттолкнул второго, выпрямляясь, поднимая на плечах всю эту злобную, ощерившуюся толпу, полыхающую неистовой ненавистью, сплавившуюся в кошмарный черный монолит, непробиваемый и безжалостный. Родищев поднял автомат и резанул косой очередью от живота, по горизонтали. И тут же от витрин забасил пулемет. Очередь прошла над головами, заставив толпу сперва застыть, а затем распасться на отдельных людей, прижаться к полу.

Пулемет смолк, и наступила страшная звенящая тишина. Родищев выпрямился, утирая кровь с лица разбитой ладонью. Четверо казненных висели в петлях, уже даже не агонизируя — пулеметная очередь, выпущенная над головами и пришедшаяся аккурат на середину груди повешенных, добила тех, кто еще был жив.

Родищев протер глаза, позвал:

— Саша, ты жив?

— Жив, — откликнулся тот, поднимаясь и помогая подняться Наташе. Оба были перепачканы кровью — своей и чужой. — Сволочи, — пробормотал он, стискивая зубы, ощупывая бока и плечи, пытаясь понять, сколько же костей у него сломано. — Твари, скоты.

— Тоха! — позвал Родищев. — Тоха!

Толпа чуть подалась назад, открывая взгляду Родищева лежащего на полу Антона. Лицо патрульного превратилось в месиво, руки были сломаны в нескольких местах и похожи на изогнувшуюся причудливо змею, из груди торчала рукоять ножа.

— У вас был нож? — спросил тихо Игорь Илларионович, обводя взглядом застывшую толпу воспитанников. — Все это время у кого-то из вас был нож? — Он презрительно сплюнул. — Саша, иди к броневику. Мы уезжаем. А вы… Если хоть кто-нибудь попытается нас остановить — положу всех.

Повернулся и пошел к выбитым пулеметной очередью витринам, и никто не произнес ни слова.

На улице Саша помог взобраться на броню Наташе, постанывая, ругаясь, влез сам, протянул руку Родищеву. Тот ухватился, подтянулся, вскарабкался по колесу, спрыгнул в боевой отсек, присел на одно из бортовых сидений.

— Что с раненым? — спросил он врача.