Видимо, у этого соединения вермахта такая злая судьба. В нашей истории II AK тоже попал в такое же окружение, только двумястами километрами восточнее, в районе Демянска. Разница заключалась в том, что в этом мире никто не собирался целый год возиться с немецкими окруженцами, чтобы в конечном итоге просто отпустить их восвояси. Прибалтийская наступательная операция, в широком смысле этого слова, стремительно развивалась согласно предварительным планам, в которых не было места хоть сколь-нибудь долгому существованию немецких окруженных группировок.

Поэтому конец немецких окруженцев грозил стать быстрым и страшным; текущих запасов боеприпасов корпусного и дивизионных уровней должно было хватить на месяц сидения в осаде или на несколько дней интенсивных боев. А потом – все, только пешком в штыки, потому что не останется ни топлива для машин, ни снарядов, ни даже патронов к винтовкам и пулеметам. При этом продовольствия у немецких частей внутри котла окружения имелось на одну неделю нормального питания, две недели недоедания или же месяц полуголодного существования. Правда, ежели немцы перейдут на каннибализм, то последние из них в этих лесах дотянут аккурат до весны. При этом, как вы понимаете, в данном варианте истории ни о каком воздушном мосте и речи идти не могло. Слишком масштабным оказалось окружение, в котором очутились части группы армий «Север», слишком удаленным был Новоржев от ближайших немецких аэродромов в Литве и Финляндии, слишком опасными ля немецких летчиков были полеты туда, где, как уже точно известно, действует ПВО экспедиционных сил.

Осложняло положение немцев в намечающемся Новоржевском котле то, что с утра пятого декабря из района Сольцы-Дно севернее стыка между первым и вторым армейскими корпусами в общем направлении на Порхов перешли в наступление 11-я и 34-я армии Северо-Западного фронта. На сокрушающий таранный удар в районе Невель – Великие Луки это походило мало, но логика операции, требующая от 16-й и 18-й армий перейти к обороне и резко сократить линию фронта, диктовала свое. Под натиском советских армий 21-я пехотная дивизия вермахта начала отход в направлении Пскова, а вслед за ней, выравнивая фронт, будут вынуждены также отступать и остальные дивизии первого армейского корпуса, оголяя фланг новоржевской группировки, что грозит ей полной блокадой.

И вот незадолго до полудня пятого декабря радиоразведка Экспедиционных сил перехватила приказ командующего 16-й армией генерал-полковника Эрнста Буша, адресованный командующему 2-м армейским корпусом генералу от инфантерии Вальтеру графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Приказ гласил: раздать в части все наличные запасы продовольствия, боеприпасов и медикаментов, после чего всеми имеющимися силами отходить, а в случае необходимости прорываться в направлении Пскова. При этом от двадцати пяти до тридцати километров пути придется проделать, бросив автомобильный транспорт и тяжелое вооружение, по лесам и болотам, потому что прорываться силой через Остров, занятый частями Экспедиционных сил – форменное самоубийство. Единственный плюс от такого решения в том, что все кончится быстро. Несколько часов бестолкового ожесточенного боя (в котором численное преимущество атакующих не играет ровным счетом никакой роли) – и выжившие либо отступают, выбирая обходной маршрут, либо поднимают руки и идут в плен.

Впрочем, вести истощенных и плохо одетых людей через метель, в местности, где населенные пункты отсутствуют напрочь, при постоянно понижающейся температуре воздуха⁹⁶ – тоже форма самоубийства, только относительно медленного. К тому же в таком случае немецким войскам придется бросить на произвол судьбы госпитали, ибо раненые в любом случае не переживут этого ледяного Анабазиса. Спасти эти тридцать тысяч немецких солдат и офицеров, а также десять тысяч раненых мог приказ немедленно капитулировать, отданный еще более вышестоящим начальником, чем генерал-полковник Эрнст Буш. Ну или если этот начальник уже сам находится в плену – тогда это может быть не приказ, а совет. Совет одного аристократа, записанного в Бархатную книгу, другому такому же аристократу.

Так об этом Вильгельму фон Леебу и было заявлено. Мол, у него есть шанс посодействовать спасению большого количества немецких жизней. Мол, вермахт в этой войне все равно потерпит поражение (и потерпел бы его даже без вмешательства экспедиционных сил), безумный ефрейтор в любом случае примет яд, застрелится, повесится или бросится со скалы. Такой исход второй мировой войны – только вопрос времени. Но Германия, как страна, в которой проживают люди, говорящие на немецком языке и исповедующие немецкую этнокультурную доминанту, безусловно, продолжит свое существование, и эти несколько десятков тысяч молодых мужчин после окончания войны ей еще пригодятся. Должен же будет хоть кто-то восстанавливать разрушенное войной. Она и без того уносит слишком много жизней, чтобы можно было проявлять бессмысленную жестокость.

Выслушав из уст переводчика⁹⁷ это предложение, фон Лееб плотно сжал губы и задумался. Сказанное было так неожиданно, как будто палач вместо исполнения смертного приговора вдруг начал проповедовать ему любовь к ближнему. Ведь в течении тех нескольких часов, пока он находился в плену у пришельцев из будущего, до прибытия их командования с ним никто не желал перемолвиться и словом. Мол, сиди, дед, в своем углу на стуле и не отсвечивай, и без тебя тут забот полон рот.

– Господа генералы, – произнес фон Лееб после довольно продолжительных раздумий, – каковы будут ваши гарантии в том, что все произойдет именно так, как вы мне сказали, а не иначе? Я хочу вам верить, и не могу. Знаете, герр Матвеефф, о ваших солдатах, их нечеловеческой жестокости и презрении к германской нации рассказывают множество историй, леденящих душу истинного христианина…

– Ну, герр фон Лееб, – с усмешкой ответил генерал-лейтенант Матвеев, – о немецких солдатах тоже рассказывают множество леденящих душу истинного христианина историй, и, что самое главное, все эти истории совершенно правдивы. Еще во времена наполеоновских войн говаривали, что когда немецкий солдат идет на службу, то отдает свою совесть на сохранение в полковую кассу, а потом получает ее обратно целенькую и без единого пятнышка, что бы он ни вытворял. Тогда же поговаривали, что все то, что русский солдат способен совершить, укушавшись зеленым вином до беспамятства, блекнет перед теми злодеяниями, которые немецкий солдат способен совершить, будучи абсолютно трезвым, при полной памяти и ясном рассудке. Но оставим дела давно минувших дней, поговорим о нынешней войне. Вспомните те приказы, какие ваше верховное командование отдавало в отношении поведения немецких солдат на оккупированной территории. Зверства над беззащитными женщинами, детьми, стариками, начавшиеся с первых же дней боев на восточном фронте. Ту жестокость, с какой ваши оккупационные власти срывают на мирном населении свою досаду неблагоприятным, по их мнению, течением боевых действий… А если говорить о честности – то мы ни разу не нарушили ни одного своего обещания, зато за Третьим Рейхом числятся не только провокация в Гляйвице, но и одно неспровоцированное и вероломное нападение без объявления войны. Вот о чем на самом деле надо говорить, а не об измышлениях вашего доктора Геббельса, который лжет зачастую только потому, что уже не может остановиться. Мы, в отличии от ваших солдат, не убиваем, когда в этом нет прямой необходимости. Что же вы, герр фон Лееб, опустили голову и молчите? Наверное, это оттого, что сказать вам нечего, и что это мы должны спрашивать гарантии, а не вы у нас…

– Да, – подтвердил Василевский, когда генерал-лейтенант Матвеев закончил говорить, – это действительно так. Наши потомки исполняют и дух, и букву подписанных с ними соглашений, зато ваш Третий Рейх лжет напропалую, как змей-искуситель; и даже ненароком сказанная вами правда является частью огромной лжи.

Выслушав перевод двух этих пламенных спичей, фон Лееб опустил свою голову еще ниже. Да ему все это было не по душе, он протестовал, боролся как мог, даже один раз в связи с делом Бломберга-Фрича уходил в отставку, но все равно, несмотря ни на что, служил этой системе, потому что после унижений Версальского мира Гитлер и прочая нацистская камарилья олицетворяли для него возрождение Германии и расплату сторицей с врагами немецкого народа, которые вынуждали его унижаться и страдать. И вот эти люди, сидящие напротив, говорят, что все было напрасно, что, несмотря ни на какие маневры Гитлера, его змеиную изворотливость, лисью хитрость и нечеловеческую жестокость, Германию в любом случае ждет разгром и поражение⁹⁸.

– Хорошо, господа, – после длительных раздумий сказал фон Лееб Василевскому и Матвееву. Я отдам приказ, о котором вы просите; точнее, дам совет командующему вторым армейским корпусом графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Как вы говорите – как один аристократ другому аристократу. А уж то, как оно обернется в дальнейшем, я сейчас предсказать не могу. Я знаю только то, что этот человек очень сильно любит Германию и не очень сильно – нацистов вообще и СС в частности⁹⁹. Трудно сказать, как он поступит в данной ситуации. Возможно, он пойдет вам навстречу, а возможно, устроит встречное побоище с целью героически погибнуть вместе со своим корпусом, чтобы не видеть грядущего позора, который неизбежно будет ожидать Германию после нового поражения. Мы, старики, видели одно Версальское унижение, и этого нам хватило на всю жизнь.

– Хорошо, герр фон Лееб, – кивнул Василевский, – делайте же что должно, а мы с генералом Матвеевым, со своей стороны, постараемся сделать так, чтобы послевоенный мир был лучше довоенного для всех сторон. Ведь только слабые и неуверенные в себе люди будут унижать поверженного противника, стремясь втоптать его в грязь.

– По-настоящему сильная страна, – добавил генерал-лейтенант Матвеев, – напротив, постарается сделать вчерашнего врага завтрашним другом, ибо сегодняшние друзья способны предать в любой момент, как только этого потребуют их сиюминутные политические интересы. Ждать благодарности от англосаксов – это все равно что добиваться любви от хладнокровной ядовитой гадины. Сколько ты ее ни пригревай на своей груди, рано или поздно она все равно тебя укусит.

– Я вас понял, господа, – кивнул фон Лееб, окинувший пристальным взглядом обоих генералов, – и надеюсь, что после войны все произойдет точно так, как вы об этом сейчас говорили. Я ведь тоже помню то время, когда русские и немцы считались родственными, почти братскими народами и считаю, что не случись между нами той размолвки в начале века, установись тогда прочный союз – и Россия, и Германия были бы непобедимы…

06 декабря 1941 года, 11:55 СЕ. Восточная Пруссия, окрестности Растенбурга, главная ставка Гитлера «Вольфшанце», бункер фюрера.

Новость о прорыве «марсиан» к Риге и полном разгроме группы армий «Север» для фюрера всея германской нации была подобна удару по голове пыльным мешком из-за угла. Мнимое неучастие пришельцев из будущего в наземной войне обернулось подготовкой к удару такой силы и скорости, что по сравнению с ним тактика блицкрига выглядела черепашьим галопом. Лучшие генералы рейха – Гудериан и Гот – сопоставимое расстояние от границы до Минска в самом начале войны проделали за неделю¹⁰⁰, а «марсианам», вошедшим в чистый прорыв под Невелем, чтобы достигнуть Риги, понадобились только невероятный запас наглости и меньше суток времени.

К этому моменту уже известно, что с группой армий «Север» случилась такая же катастрофа, как и с группой армий «Центр» три месяца назад. То, что на этот раз потери будут в три раза меньше, чем в начале осени под Смоленском, говорит только о том, что Германии просто неоткуда взять дополнительные людские ресурсы. Немецких солдат становится все меньше и меньше, а силы врага, кажется, при этом ничуть не иссякают. Можно, конечно, как двадцать лет назад сделали генералы кайзера Вильгельма, сдаться, поднять руки и капитулировать, не дожидаясь, когда враг, сминая истощенные войска, ворвется на территорию Рейха, но для него, Адольфа Гитлера, такой вариант никак не подходит.

Во-первых – его, как вождя нации, просто не поймут свои же. Ведь он обещал бороться с мировым жидобольшевизмом до последней капли крови, так что и слинять в кусты при этом уже не получится. Как там сказал толстый боров Черчилль: «Если между позором и войной вы выберете позор, то тогда вы получите и позор, и войну». В его случае слово «война» можно поменять на слово «поражение», но истина от этого станет не менее непререкаемой. И для всего немецкого народа тоже лучше славная гибель в бою жестоким врагом, чем длительно прозябание под гнетом англосаксонских плутократов и жидобольшевиков. Ворон ворону глаз не выклюет, и поэтому и те, и другие могут спокойно разделить между собой мир, в котором просто не останется места для арийской расы.

Во-вторых – лично для него, Адольфа Гитлера, капитуляция хоть перед Советами, хоть перед их союзниками, хоть перед Британией, будет означать конец личной биографии, а также гибель всех его политических начинаний. Можно будет сказать, что в таком случае жизнь его прошла зря. Оно дело – кончить как неистовый боец, до конца сражавшийся на баррикадах, и совсем другое – капитулировать в тот момент, когда еще не исчерпаны возможности сопротивления. Нет, он не сдастся. Пусть вся Германия обратится в прах, пусть падут все ее защитники, пусть озверевшие от крови и ярости победители вырежут последних женщин и детей – он все равно незримо воссияет над этим хаосом, герой, почти что полубог, для тех, кто до конца бьется за свои идеалы.