— Я Холли, ты идиот, — говорит она.

— Подожди, что? — Он смотрит между нами, и все остальные смеются.

— Не делай этого со мной. Думаю, я наконец понял это. — Эммет качает головой и исчезает в ванной.

Феликс распаковывает выпивку и добавляет на ужин пару замороженных пицц, а Стелла принимает душ в другой ванной.

Есть только я, Тедди и Феликс, и я смотрю Тедди в глаза и говорю: — Должны ли мы сказать ему сейчас?

Тедди качает головой и что-то бормочет в ответ, но я не могу понять смысла этого слова. Впрочем, это не имеет значения, потому что Эммет принимает самый быстрый в мире душ и появляется снова через минуту, с темными волосами, все еще мокрыми, но в джинсах и свитере со снеговиком. Он выглядит смешно.

— Хочешь пойти следующим в душ? Феликс спрашивает Тедди.

— Нет, иди первым.

— Ты уверен? После того, как я закончу, горячей воды, наверное, останется не так много.

Тедди усмехается, но говорит: — Валяй. Я хочу написать брату и отцу.

Феликс кивает и закрывает за собой дверь, входя в главную спальню.

Тедди подходит ко мне на кухне, берет еще одно печенье и шепчет: — Извини. Я хочу сказать ему, но ты знаешь ту девушку, с которой он тусовался прошлой ночью, Тришу?

— Ага.

— Ну, он писал ей последние два дня, чтобы снова потусоваться, и я думаю, она сказала ему, что уже ушла, но сегодня мы увидели ее с каким-то другим парнем на курорте.

— Ой.

— Я не хочу тыкать это ему в лицо, когда он внизу. Давай повеселимся сегодня вечером, а завтра мы сможем рассказать ему.

— Ты для него хороший друг. — Я поднимаю свитер. — И это потрясающе. Как ты их уговорил?

Он потирает затылок, и я заметила, что он делает это, когда ему некомфортно. — Возможно, мне пришлось разыграть карту «Я не поеду домой на Рождество в этом году».

Я смеюсь. — Серьезно, спасибо.

— Пока не благодари меня. Ты еще не видела, как я выгляжу в своем “очень” праздничном, очень “маленьком” свитере. — Он протягивает белую толстовку. На нем написано «Счастливого Рождества» красными блестками, которые становятся белыми, если перевернуть их в другую сторону. И это примерно половина его ширины. — Больше ничего сверхбольшого не было.