– Я верю, Мун, коль скоро человек открыт для красоты, он признает возможность прекрасного в любой из вещей. Поэтому я решил навсегда запечатлеть на себе слова молодого принца датского, который произнес их в миг своей самой глубокой печали. И таким образом напоминать себе, что мир красив, и отчаиваться в нем – значит наносить обиду Всевышнему.
Джаз хотел сказать Дэвиду, чтобы тот не слишком гнал волну, но промолчал: было в этом парне что-то неотразимо привлекательное, а в его колоссальном обмане откровенно вопиющее. И Джаз неожиданно почувствовал, что тронут.
Никто не знал, как себя повести. В очевидной искренности любви Дэвида к самому себе было нечто манящее. От такого истинного чувства нелегко отмахнуться. Оно начинало казаться почти благородным. И «арестанты» никак не могли решить, что им думать о Дэвиде. Все, кроме Келли.
Режиссеры пропустили эпизод, сконцентрировав внимание на общем плане, где Келли была спиной к камере. Однако полиция имела весь отснятый с разных точек материал, и хотя бы в этом детективам повезло. Один из операторов вел съемку в противоположном направлении, и, на счастье, запись не стерли. На экране возникли Келли, Хэмиш и Мун на оранжевом диване.
Келли улыбалась, весело и лукаво – весьма странная реакция на рассказ Дэвида, каким бы напыщенным он ни был.
– Она видела его татуировку раньше, – заключил Хупер.
– Пожалуй, – согласился инспектор.
День тридцать четвертый
10.00 утра
Пока остальные полицейские отправились проверять по Интернету и при помощи голосовых декодеров загадочную фразу «Один носатый корги», Колридж и его ближайшее окружение отвлеклись на время от Дэвида и вернулись к Вогглу.
– Зрителям подавали материал таким образом, что они вполне могли решить, будто во вторую неделю в доме находился всего один «арестант» – Воггл. – Колридж листал эфирный дайджест, который подготовила Триша с помощниками. – Воггл, Воггл, Воггл и опять Воггл!
– Да, сэр, – отозвалась Патриция. – Он очень быстро стал чем-то вроде национального феномена. Страна поделилась надвое: одни постоянно говорили о Воггле, другие пытались выяснить, кто таков этот Воггл, о котором все говорят. Помните?
– Очень смутно, констебль.
– Чем более вызывающе он себя вел и чем категоричнее отрицал свой вызов, тем сильнее нравился зрителям. Это что-то вроде сумасшествия.
– Никогда не забуду, как он ловил в своих патлах блох, – заметил другой констебль. – Мы сидели в пабе, и вдруг на экране такое. Отпад!
– Отпад, когда смотришь со стороны, – возразила Триша. – И совершенно невыносимо, если живешь с подобным типом под одной крышей. Из-за этих блох тогда чуть все не кончилось. И жаль, что не кончилось, – никого бы не убили.
– А нам бы не пришлось смотреть этот мучительный бред, – добавил Колридж. – Неужели садисты из «Любопытного Тома» не снабдили «арестантов» средством от блох?
– Снабдили. Но Воггл отказался им пользоваться. Заявил, что блохи – живые существа. И пока он не очень чешется, не станет их убивать.
– Господи! – вздохнул инспектор. – Абстрактное мнение. Моральное назидание. Никакой надежды!
– Но для обитателей дома, сэр, это совсем не абстракция. Спор по поводу блох захватил всю страну.