3.00 пополудни

Колридж и его подчиненные выходили из себя, когда на экране снова и снова появлялся Воггл. Он явно забивал всех остальных. Творцы «Любопытного Тома» с самого начала решили, что Воггл – то, что им нужно, и огромные куски сохранившейся пленки живописали его подвиги и реакцию на них остальных обескураженных «арестантов».

– Если бы убили его, – жаловался Колридж, – можно было бы спокойно выдвинуть обвинение в непреднамеренном убийстве всем остальным. Меня и самого тошнит от этого типа, хотя я вижу его только на экране.

– Нельзя судить продюсеров за то, что Воггла выпячивали, – заметил Хупер. – Вся страна тогда помешалась. Свихнулась на воггломании… Помните?

Инспектор помнил. Даже он наткнулся на это слово, которым пестрели первые полосы бульварных газетенок и которое встречалось на третьих или четвертых страницах солидных изданий. Но тогда он понятия не имел, о ком шла речь. Предполагал, что о футболисте или знаменитом скрипаче.

Хупер извлек из магнитофона кассету и положил в маленькую стопку «просмотренных материалов», взял другую из огромной стопы «еще не просмотренных» и вставил в аппарат.

– А знаете, сэр, – доложил он, – эти «не просмотренные материалы» – маленькая песчинка, по сравнению с теми, что еще в хранилище.

– Знаю, сержант.

Хупер нажал на «воспроизведение», и в комнате снова зазвучал протяжный шотландский говор.

«Идет четвертый день «ареста», – сообщал Энди. – Лейла и Дервела решили, что необходимо расписание. Так рациональнее распределять домашние обязанности».

Колридж удобнее устроился на стуле. Он понимал, что следующие пятьдесят минут не имел права позволить себе очередную чашку чая. Одну в час. Четырнадцать кружек по пинте за рабочий день было его пределом.