Кьяра. Его сладость. Его горечь. Его собственный, ни на что не похожий танец души. Здесь, сейчас, рядом.

Вместе.

Он один знает, каких сил ему стоило сдерживаться, постоянно сдерживать себя.  Чтобы не схватить, не улететь с ней куда-нибудь, не спрятать её ото всех.  Он  подавлял в себе эти желания, уважая её выбор - и выбор её семьи. Великой расы.

Несколько суток уже он в академии: разговаривает с девушкой, танцует, приручает. Усмиряет свои желания  - совсем не духовные. Свою жажду.

Обладать. Удержать. Разложить под собой.

Но он сознательно не пытался принудить её или очаровать; не делал никаких сексуальных намеков, порой, прочерчивая кровавые борозды ногтями - так сильно приходилось сжимать кулаки.

Днем еще ничего. Днем постоянно отвлекался; погружался в танец; погружался в её легкость и характер, который узнавал все лучше. Она была разумная, улыбчивая, нежная; когда Кьяра расслаблялась, смех её звенел как колокольчик, а движения были мягкими и свободными.

Такая другая. Такая своя.

Вчера, с этим амбалом с мозгами подростка,  она была вполне корректна и вежлива - в то время как он едва остановил себя, чтобы не затеять некрасивый, кровавый мордобой, а потом утащить свою женщину в  каюту за волосы, как пещерный человек.

Может и стоило? И сам бы сбросил напряжение и Кьяру, возможно, это вывело бы из себя.

Он бы хотел сделать её ближе. Видеть рядом с собой, под собой, ощущать голой кожей, вжимать в свое тело руками. Он хотел видеть чувственную, разнузданную, сумасшедшую от желания Кьяру. Влюбленную в него, в секс, в их объятия.

Но ночь за ночью он отпускал её, возвращался в каюту один и долго стоял под холодным душем, который - собственно как и всегда - помогал мало. Ничего, он привык. Важнее сейчас было другое.

Чтобы привыкла она.

К тому, что он рядом. К тому, что принял решение.

Он видел, как оттаивает девушка. Как тянется к нему, словно цветок к солнцу. Но также он видел, как она все больше закрывается от чувств, что бурлят у нее внутри.  И это его беспокоило. Пару раз он даже думал позвонить её родителям или может быть психологам, но потом оставил эту затею.

Он понимал и сам, что с ней твориться. Она слишком привыкла быть хорошей. Быть идеальной.

Избранной. Она, в какой-то мере, считала себя непогрешимой. Не позволяла себе бояться, не позволяла себе срываться. И ей сложно было принять, что она может психовать. Печалиться. Принимать заботу. Джонатан усмехнулся.

Эгоизм и самоуверенность мессии.

Кьяра отказывала себе в бессилии, а ему - в силе. Неужели она действительно считала, что когда он осознает свои чувства, преодолеет огромный путь, сомнения и потребности, сможет вот так вот оставить её, отправить одну навстречу самому опасному нечто во всех мирах? Все в нем бунтовало от этой мысли; это он был защитником, это за ним она должна была быть, как за каменной стеной. И даже если обстоятельства сложились так, что в этой пьесе у нее главная роль, это вовсе не значило, что он уйдет со сцены.

Нет, всего лишь переоденется в черное трико.