— А когда же вы думали? — переспросил Сидней. — И еще: в окно в задней спальне жутко дует. Привезли инструменты?
Ник смотрел на Ленни, обещавшего завтра же первым делом вернуться и приступить. Потом взглянул на Сиднея, пожавшего плечами с разочарованием, которое его поколение приберегает для своих потомков. И задумался о динамике жизни.
— Идите сюда, посмотрите обои, — продолжал Сидней.
Ленни кивал, стараясь угодить, подмигнул Нику, следуя за стариком. Ник поднялся и пошел за ними.
— Вон, в углу, — указал Сидней, приведя их в богато украшенную гостиную, где пахло лакрицей и камфарой. — Отошли от стены. Должно быть, отсырели. — Старик покосился на Ника, который оглядывал комнату. — Любите искусство, молодой человек? — Он постучал пальцем по рисунку в раме, скомпонованному из разбросанных линий и сцепленных между собой овалов. — Работа Миро.[2] Весьма ценная.
Ленни втянул воздух сквозь зубы. Ковбой, мастер на все руки, обязан был это сделать, оценивая объем работ.
— Штукатурка живьем сдохла, — заключил он. — То есть дело долгое. — И принялся простукивать стену, а Сидней указал на гипсовый бюст:
— Франция, конец восемнадцатого века. Подписной, но без названия.
Ник его уже видел. Напротив камина висела крупномасштабная карта, одноцветная мешанина паутинных контуров и иностранных названий, но почти каждый прочий квадратный фут стены был увешан произведениями искусства. Картины маслом, акварели, ксилографии, гравюры, пейзажи, портреты, миниатюры, литографии и ни одного фотоснимка. Крышка огромного рабочего стола завалена книгами в кожаных переплетах, заставлена керамикой и старинным стеклом, среди всего этого высилась гигантская шахматная ладья, и снова ни одной фотографии. На полках двух книжных шкафов из красного дерева теснились перед книгами с виду ценные безделушки, артефакты, и опять ни единого снимка друзей и родных странного старика. Потом Ник заметил на старинном столике рядом с обшарпанным креслом три серебряные рамки в стиле модерн с тремя выцветшими изображениями двух женщин и солдата времен Первой мировой войны, все три черно-белые, все трое, судя по всему, давно умерли. Он оглянулся на гипсовый бюст и сказал:
— Разум. L"esprit de Raison.[3]
Сидней окинул его долгим взглядом.
— Вы меня удивляете, — сказал он наконец. — Сколько же это будет мне стоить, мистер Ноулс?
Ленни вытер об штаны руки, нахмурился.
— Дело не в деньгах, мистер Стармен, а во времени. Я бы взял с вас всего лишь за материалы — фактически за мешок штукатурки, — только время надо выкроить.
Старик вздохнул:
— Я хочу знать когда, а не почему.
Ленни почесал подбородок.
— Угу, угу, понимаю… Придется что-нибудь придумать.
— Придумывайте что хотите.
Ник позволил себе провести кончиком пальца по щеке Разума и улыбнулся. Беззащитному мужчине нагло морочат голову у него на глазах, а он никак не может понять, кто тут жертва.