— Я порасспрашивал знакомых, никто из них не знает ничего об Эве Марш. А как назывались фильмы?
— Понятия не имею! Не знаю также, кто и когда их делал, но обычно наверху бывает написано мелким шрифтом. К примеру, какая-нибудь… ну вот, скажем, «Пансион пани Латтер» по повести Болеслава Пруса.
— Ох, нелегко это. Если бы вы хоть название фильма помнили…
Я принялась названивать Ляльке, но она выключила сотовый, а домашний телефон не отвечал. Позвонила я и Магде, может, она помнит титулы фильмов, но и она оказалась недоступна. Еще бы, десперадо! Позвонила Юлите, велела ей влезть в Интернет и поискать там Эву Марш. К сожалению, Юлиту я застала в пути, она подъезжала к Радому. Занесло же ее…
Поздним вечером приехал курьер срочной почты. Несчастную брокколи мне удалось сварить в третьей воде, соленая была страшно, ведь каждую очередную воду я старательно солила.
А что касается кассет, так я уже завелась — лопну, но из-под земли достану!
Следственная группа прибыла ко мне ранним утром — в четверть десятого. С чего бы такая поспешность?
Тот факт, что в связи с убийством Вайхенманна меня вспоминали первой, не вызывал удивления, ибо поносила я его где только могла, мерзавец заслуживал этого. Но одно дело знакомые — можно ведь в шутку бросить: «Ну, наконец-то ты его прикончила!» Однако чтобы серьезные люди, прокуратура, следственные власти приняли всерьез мою болтовню… На каком, интересно, основании? Если на то пошло, вредный покойник лично мне ничего плохого не сделал, мои произведения портил не он, что я для него — мелочь пузатая. Он к таким высотам руки простирал! Ему Мицкевича подавай, Сенкевича, на худой конец кого-нибудь из наших нобелевских лауреатов, а не такое жалкое барахло. Мотива приканчивать эту мерзость у меня не прослеживалось, личной выгоды тоже. Так чего они ко мне заявились?
Еще успела порадоваться, что со вчерашнего дня никаких новых данных не получала, так что не было у меня необходимости кого-то из знакомых защищать. Да и просто чего лишнего ляпнуть можно не бояться.
Я приняла двух оперативников со всей вежливостью и вниманием, на какие у меня хватило сил в такую рань, тихо надеясь, что от них я узнаю больше, чем они от меня. Наверняка количество имеющейся информации было в их пользу.
Обоих я видела впервые. Это немного огорчило и насторожило — а почему не Гурский? Может, не хотелось ему лично защелкнуть наручники на запястьях особы, с которой знаком более двадцати лет? Тогда и в самом деле всерьез меня подозревали. Предположение, что и говорить, не очень приятное.
— Где вы были четырнадцатого мая между пятнадцатью и двадцать одним часом? — спросил первый сыщик, не теряя времени даром.
— Может, присядем? — вопросом на вопрос ответила я.
Садиться они не захотели. Нет, это не Гурский, совсем не Гурский. Тот по крайней мере знает, что я просто не умею говорить стоя, виновна я или нет. Ну да ладно, пусть стоят. В прихожей еще валялись наполовину распакованные чемоданы и дорожные сумки, хорошо, что я успела извлечь из них грязное белье и отнести в ванную, хоть этим не скомпрометировала себя, а то переживала бы еще больше.
Итак, они остались стоять, я же села. К счастью, мне не было нужды вскакивать и бежать рыться в записях, чтобы проверить, где же я была в указанное время. Я и без того прекрасно помнила, где была и что делала четырнадцатого мая, всего три дня назад Я как раз возвращалась на родину.
Всем видом демонстрируя, что готова помочь следствию, я благожелательно стала давать показания:
— Была я в разных местах и время проводила по-разному. В Дании, в Германии и в Польше, весь день в дороге. Желаете в подробностях?
— Желаем.
— С парома в Варнемюнде я съехала в четырнадцать пятьдесят, а поскольку толкучки не было, в пятнадцать уже оказалась на автостраде.
С удовольствием, не опуская мелочей, я им описала все перипетии своего путешествия, закончив тем, как в двадцать один вечера сидела в щецинском ресторане и ужинала.