Двадцать шестого апреля, в субботу, я попытался суммировать молниеносный ход событий за последние несколько дней:
«Это была действительно важная неделя. Горбачев сделал несколько знаменательных шагов, как и Ельцин и несколько других ключевых фигур. Как я указывал выше, нельзя с уверенностью сказать, что Горбачеву в какой-то момент действительно грозила утрата его поста в партии (хотя я подозреваю, что грозила), как и нельзя быть уверенным в том, что, потеряв его, он утратил бы свое положение в обществе. Тем не менее если он намерен уйти в отставку, лучше будет, чтобы это произошло не по принуждению. Когда пройдет время и на него перестанут давить.
В настоящий момент я бы сказал, что Горбачев укрепил свою позицию. Однако, возможно, он лишь выиграл время, и вопрос в том, сумеет ли он хорошо его использовать. С моей точки зрения, Горбачев показал крайне правым, что им не убрать его законным путем даже из коммунистической партии, а реформаторов заставил признать, что на самом деле они вовсе не хотят, чтобы он ушел. Так что сейчас самое идеальное время для него снова податься влево. Похоже, он подготовил для этого почву, но я не уверен, что он намерен это осуществить.
А вот в какой мере Ельцин собирается держаться своей подписи под Декларацией (в Ново – Огарево), – неясно. Трудно поверить, что он действительно будет поддерживать некоторые ее пункты. Однако он, по-видимому понял (даже до своей поездки во Францию), что не в его интересах сбрасывать Горбачева, пока сам он не в состоянии сесть на его место. Поэтому Ельцин тоже выказал готовность хотя бы к частичному сотрудничеству. Решающее значение имеют следующие вопросы: пойдет ли Горбачев на дальнейшие уступки республикам в их желании получить больше власти и попытается ли Ельцин утихомирить забастовщиков. Мне кажется, Горбачев может пойти на дискуссию за круглым столом или даже на создание коалиционного правительства, если на него надавят. А такое может произойти.
Испытание на лакмусовую бумажку: что будет с министерствами, ведающими экономикой? До тех пор, пока Горбачев держится за них, он будет в тяжелом положении, так как требования республик не изменятся, а система будет продолжать рассыпаться.
(Короче говоря: ПОЖИВЕМ– УВИДИМ.)»
В это время Ельцин миновал еще одно препятствие на пути к креслу президента России, когда 24 апреля 1991 года – в тот же день, когда Горбачев сражался со своими критиками в Центральном Комитете, – Верховный совет РСФСР принял закон, разрешающий провести выборы президента и вице-президента. Любой человек, собравший не менее ста тысяч подписей российских граждан, мог выставить свою кандидатуру на выборах, назначенных на 12 июня…
Я мог лишь поражаться тому, с какой скоростью менялась российская политика: многие месяцы Верховный Совет и съезд народных депутатов СССР отказывались создать пост президента, и всего полтора месяца назад Ельцин, казалось, находился на грани снятия с поста председателя парламента. А теперь общественное мнение так определенно склонялось на его сторону, и даже те, кто скептически относился к нему, как к лидеру, были вынуждены прислушиваться к настроению своих избирателей и поддерживать его.
Через несколько дней после одобрения парламентом СССР закона о создании поста президента Ельцин продемонстрировал свою политическую силу, договорившись об окончании забастовки шахтеров, которая продолжалась почти два месяца. Шахтеры возобновили работу после того, как Ельцин пообещал освободить их от контроля со стороны центрального министерства угольной промышленности, Положив конец забастовке, Ельцин снял в известной мере напряжение с Павлова и Горбачева, но показал, что они больше не могут править страной без него и кроме того – что облегчение будет временным, если структура руководства экономикой министерствами из центра не будет быстро ликвидирована. Павлов этого так и не понял, а Горбачев – во всяком случае какое-то время – казалось, это понимал.
Кандидатура, которую Ельцин выбрал в качестве своего напарника на выборах, удивила многих, ибо он обошел всех видных руководителей «Демократической России», организации, оказывавшей ему наиболее прочную поддержку, и предложил вместо них Александра Руцкого.
В то время это казалось ловким ходом. Большинство военных выступало против Ельцина, но имея рядом Руцкого, Ельцин мог надеяться, что ему удастся перетянуть на свою сторону некоторых военных и значительную часть умеренных реформаторов, все еще являвшихся членами компартии. Поскольку обязанности русского вице-президента были столь же плохо определены, как и обязанности американского вице-президента, представлялось малосущественным, кто будет избран на этот пост. Поэтому Ельцин, подобно многим американским кандидатам в президенты, исходил в своем выборе из сиюминутных соображений.
Выдвижение кандидатур на пост президента России кончилось, и помимо Ельцина было зарегистрировано еще пять кандидатов. Наиболее крупной фигурой был Николай Рыжков, успевший оправиться после инфаркта и крайне возмущенный тем, что он считал предательством со стороны Горбачева. Похоже было, что он пользовался поддержкой подавляющего большинства аппарата компартии, но ему мешал облик неудачника. В гонку вступил также Вадим Бакатин, подстегиваемый Горбачевым, который стремился прежде всего помешать Ельцину получить большинство голосов, и многим казалось, что Бакатин сумеет отобрать голоса у Ельцина, так как к нему с уважением относятся умеренные реформаторы и он держится более демократично, чем Ельцин, у которого популистская риторика по-прежнему сочеталась с автократическими привычками секретаря областной организации компартии.
Остальные кандидаты, казалось, не принадлежали к основному руслу российской политики – если такое понятие уместно в России. Альберт Макашов, трехзвездный генерал, выступил с программой, фашистской по содержанию, если не по названию. Амангельды Тулеев, казах из Кемерова, что у самой границы России с Казахстаном, был в большей мере фаворитом региона, чем кандидатом всей страны.
Наиболее загадочным из наименее известных кандидатов был Владимир Жириновский. У него была хорошо поставлена организация и финансирование, но источники его организации и средств были неясны, и – во всяком случае, пока не развернулась избирательная кампания – туманной была и его политическая программа. Жириновский впервые появился на национальной политической сцене за несколько недель до парламентских выборов в июне 1990 года. Его либерально-демократическая партия первой – даже впереди компартии – зарегистрировалась для участия в выборах, и Жириновскому было дано несколько минут для выступления в «Новостях» по телевидению, чтобы он мог объявить об участии своей партии в избирательной кампании. Он заявил, что выступает против коммунистов и за либеральных демократов.
Я был настроен к Жириновскому и его партии весьма скептически. В декабре 1989 года, на похоронах Сахарова, ко мне подошел и представился мужчина, на чьей визитке стояла фамилия Воронин; он заявил, что является близким другом покойного, и помог нам с женой пробраться сквозь толпу. Впечатление было такое, что он помогал в организации похорон, Когда Елена Боннер пригласила нас поехать на кладбище, он вызвался показать моему шоферу дорогу. Из разговора с ним в машине я понял, что ему пятьдесят с небольшим и у него нет определенных занятий, – он пояснил, что в отставке по инвалидности, хотя не сказал, чем болен, да это и не было заметно. Он сказал, что работает организатором в политической партии, которая «будет осуществлять идеалы Сахарова». Однако, когда впоследствии я спросил у Елены Боннер, знает ли она его, Боннер сказала, что он никогда не был коллегой Сахарова – просто это «самозванец».
Я больше не пытался общаться с ним, но недели две-три спустя Воронин подошел ко мне на приеме в Венгерском посольстве и подвел меня к своим «коллегам по партии». Они сказали, что создают подлинно антикоммунистическую политическую партию, которая будет следовать идеалам Сахарова. Каждый вручил мне визитку, на одной из них стояло имя Владимира Жириновского.
Вернувшись к себе в посольство, я попросил моих сотрудников выяснить, что это за группа. Мы уже поддерживали контакт с большинством политических деятелей Москвы демократической ориентации, и я удивился, как мы могли упустить такую группу… если она действительно существует. Хотя их подход к проблемам по многим причинам представлялся подозрительным, я понял, что мы не знаем всей политической арены и что новое руководство может появиться из дотоле остававшихся в тени слоев общества.
Через несколько дней я получил ответ на свой запрос: когда наши люди стали выяснять, что это за группа, им сказали, – хотя никто не был в этом уверен, – что она существует на сродства КГБ, возможно, не вся целиком, а частично, и имеет целью отвлечь избирателей от действительно демократических сил. Я рекомендовал нашим дипломатам избегать дальнейших контактов с этой группой – за нашими контактами ведь пристально следили политически активные советские граждане и нам не следовало своим вниманием узаконивать группу Жириновского.
Освещение в советских средствах массовой информации весной 1990 года партии Жириновского, казалось, подтверждало полученный мною доклад. Эта партия явно имела могущественных друзей среди советской бюрократии, поскольку остальные партии были зарегистрированы лишь с трудом и с задержками, и телевидение предоставляло им время весьма неохотно, а то и не предоставляло совсем.
Двенадцатого июня Ельцин победил в первом же туре президентских выборов, получив свыше 57 процентов голосов. Вторым, как и ожидалось, шел Рыжков, но с более слабым результатом, чем полагали: вместо 20–25 процентов голосов, как предсказывали, он получил меньше 17 процентов. Подлинным сюрпризом, однако, оказался кандидат, занявший третье место: это был не Вадим Бакатин, как ожидали многие, а таинственный Владимир Жириновский, получивший свыше 6 миллионов голосов, то есть почти 8 процентов. Остальные получили по 6 процентов и меньше, а Бакатин, к всеобщему удивлению, оказался в конце списка, получив немногим больше 3 процентов голосов. Такое негативное отношение со стороны избирателей объяснялось, однако, отношением не к нему лично, а к Горбачеву.