Это стихотворение открывается размышлениями о том, что, в то время как могила Гавейна находится «в земле заката, у звучного моря», нет погребальных курганов ни у Ланселота, ни у Гвиневеры, и «нет кургана Артуру в краю смертных»; в последующих стихах тоже идет речь об Артуре, но они очень близки или почти совпадают с заключительными строками «стихов об Эаренделе». Не вполне понятно, какое из этих двух стихотворений, – назовем их удобства ради «Плавание Эаренделя» и «Могила Артура», – предшествует другому. Может показаться, что машинописный текст «Плавания Эаренделя» выглядит куда более законченным и потому создан позже; но тот факт, что названия, тесно связанные с легендой об Эаренделе, в этом стихотворении соотнесены именно с Эаренделем, а в «Могиле Артура» – с королем Артуром, представляются мне убедительным аргументом в пользу того, что «Могила Артура» написана после «Плавания Эаренделя».

В конце «Могилы Артура» говорится, что Артур «ждет» (изначально было «спит») на Авалоне, а Гавань Фаэри превратилась в Гавань Авалона. На первый взгляд, пребывание Артура вживую «на Авалоне» наводит на мысль, что название употреблено тут в традиционном «артуровском» смысле, для обозначения острова, куда Артур был перевезен для исцеления Феей Морганой; однако появление его в контексте топонимов «Сильмариллиона», по-видимому, также подразумевает, что это – Тол Эрессеа.

То же можно сказать об изменении названия «Залив Эльфийского дома» (или Фаэри, или Эльдамара) на Залив Авалона[47]. Название «Авалон», теперь употребленное по отношению к Тол Эрессеа, здесь перенесено с самого острова на побережье обширного залива, в котором укреплен в основании морского дна Тол Эрессеа[48].

Тем самым, по-видимому, артуровский Авалон, Счастливый остров, Insula Pomorum, владения Феи Морганы, в некоем загадочном смысле теперь был отождествлен с Тол Эрессеа, Одиноким островом. Но название Аваллон вошло в употребление как одно из имен Тол Эрессеа одновременно с тем, как возникла идея Падения Нуменора и Изменения Мира (см. стр. 150–151), вместе с концепцией Прямого Пути, по-прежнему уводящего из Круглого Мира к Тол Эрессеа и Валинору: дороги, недоступной для смертных, которую, тем не менее, непостижимым образом отыскал Эльфвине из Англии.

Как именно мой отец представлял себе такое сочетание, я ответить не в состоянии. Возможно, из-за отсутствия более точной датировки я вынужденно объединил – как совпадающие по времени – идеи, никак не связанные между собою, которые возникали и отбрасывались в пору бурного творческого подъема. Но я повторю здесь то, что уже говорил в книге «“Утраченный путь” и другие работы» о намерениях моего отца касательно его книги о «путешествии во времени»:

В завершение остается рассмотреть отцовские заметки, касающиеся истории Ланселота и Гвиневеры. Мы узнаем, что Ланселот, с запозданием возвратившись из Франции, поскакал на запад от Ромериля «по пустынным дорогам», и что он повстречал Гвиневеру, «выехавшую из Уэльса». Повествование уже было задумано как радикальный отход от строфической «Смерти Артура», которой близко следовал Мэлори (его рассказ я кратко суммирую на стр. 117–118). Из отцовских заметок, пусть и очень кратких, вне сомнения следует, что его Гвиневера в последующие годы знать ничего не знала о монастыре, равно как и об унылых «постах, молитвах и делах благотворительных», и уж, конечно, не стала бы обращаться к Ланселоту в таких словах:

[49]

А его Ланселот тем более не стал бы отвечать теми словами, что приведены у Мэлори:

«Как, возлюбленная госпожа моя, – сказал сэр Ланселот, – неужели вы желаете, чтобы я вернулся в мою страну и там женился? Нет, госпожа, знайте, этого я никогда не сделаю, ибо я никогда не нарушу данной вам клятвы. Но доля, к которой я вас привел, станет и моей долей. Я заслужу милость божию и в особенности буду молиться за вас».