Да, именно в таком обличии и предстал Дьявол сегодня.

Мужчина за рулем седана выглядел, словно ангел. Ему было тридцать два года, и он был красив, как потерявшийся херувим, губы которого имели форму грустного полумесяца. У него были светлые вьющиеся коротко остриженные волосы и глаза цвета летнего дыма. На нем отменно сидели брюки, являвшиеся составной частью белого костюма, и новая белая рубашка с воротником-стойкой и складкой спереди. Его узкий черный галстук удерживался на месте серебряной застежкой в форме сложенных в молитве ладоней. Фирменная соломенная федора[2] с черной полосой лежала на потрескавшемся кожаном сидении рядом с ним поверх пиджака от его белого костюма. Удерживавшие руль руки мужчины были мягкими — это явно были не руки человека, привыкшего зарабатывать на жизнь тяжелым трудом в это сложное время, когда многим приходилось копать канавы, чтобы получить свой доллар в день. К жгучему техасскому солнцу, способному спалить любое живое существо и превратить его в ссохшуюся кожистую палку, он испытывал нешуточное отвращение и знал, что лишь его ум и изобретательность помогут ему пройти через это трудное время.

Проблема состояла в том, что других времен — кроме трудных — он никогда и не знал…

Он направил свой потрепанный автомобиль по пыльной проселочной дороге, прорезавшей себе путь сквозь колючие сосновые леса. Прямо под его правым локтем лежала разрисованная ручкой карта местности, по которой он проезжал. Чернильные знаки «Х» — то тут, то там — отмечали места его остановок вдоль дороги, ведшей к множеству небольших городков и ферм, усеивавших этот выжженный палящим солнцем пейзаж. Новая цель была уже не за горами, однако до нее все еще оставалось много миль, которые он должен был сегодня преодолеть.

На жаре его рубашка промокла от пота. Воздух, витавший в машине, казалось, был непригоден для дыхания и пах гнилыми персиками. Этот аромат пробуждал в мужчине воспоминания, но он толком не мог понять, какие именно — да и не особо старался это понять. Что бы это ни были за воспоминания, они остались в прошлом, а значит, потеряли всякую важность. Он — был человеком будущего, а на втором месте у него стояло настоящее. Он уже давно пришел к выводу, что в этом жестоком старом мире, если человек хочет жить, ему нужно научиться сбрасывать кожу, подобно змее, и передвигаться от тени одного камня к тени другого — двигаться, двигаться… всегда двигаться, потому что другие змеи тоже пребывали в извечном движении, и они всегда были голодны.

Стояла первая неделя июля 1934 года. Менее пяти лет назад, в знаменитый черный октябрьский вторник почва полностью ушла из-под экономики страны. В тот день фондовый рынок рухнул, и по всем штатам банки начали разоряться один за другим. Окна на Уолл-Стрит открылись, и богачи внезапно стали нищими, низвергнувшись со своих небывалых высот на крепкий асфальт тяжелой реальности. Множество предпринимателей потеряло свой бизнес, так как поток наличных попросту иссяк, осев в клетках закрытых касс. Долги и убытки превысили все возможные пределы. Никогда еще зима не казалась такой холодной, а лето таким жарким, как в год этой страшной банковской катастрофы. Великие равнины страдали от сильных ветров, поднимавших верхний слой почвы маявшихся от засухи ферм, чтобы лишь сильнее травмировать измученные пылающим солнцем земли и всколыхнуть мощные пыльные бури. По всем прежде динамичным городам Америки выстроились нескончаемые очереди безработных. Многие тысячи бродяг отправились в путь по железной дороге в поисках хоть какого-то заработка, а еще больше людей скитались по стране пешком или на автомобилях со сломанной осью, испорченной прокладкой или другой неисправностью, преодолевая милю за милей в поисках спасительного доллара.

Это было время страданий, которым, казалось, не будет ни конца, ни передышки. Попытки подбодрить людей такими радиошоу, как «Любительский час майора Боуза», «Национальные сельские танцы», «Шоу Эмоса и Энди», «Одинокий Рейнджер» и «Бак Роджерс в 25 веке», являли результатом лишь временное воодушевление. За развлекательными передачами на радио, за бестелесными голосами ведущих и веселым золотым задором приемников оставался суровый реальный мир, а факт того, что «Беседы у Камина[3]» президента Рузвельта не приносили ощутимых результатов, оставался фактом. Америка — да и существенная часть всего цивилизованного мира — лежала в руинах, и теперь разрозненные куски будущего могли собрать только два человека на земле: Сталин в России и самодовольный немец по имени Гитлер в Германии.

Но сегодня будущее сулило просвет еще одному человеку.

Сегодня — хотя погода была настолько жаркой, что позволяла жарить яичницу прямо на капоте машины — мужчина в выцветшем зеленом «Окленде» чувствовал, что имеет хорошие шансы на процветание. Вчера у него был весьма удачный день, позволивший ему заработать целых тридцать долларов, и вечером в кафе в Хьюстоне он заслуженно насладился стейком с картофелем фри. Там он вступил в беседу с одним продавцом рубашек, и они разговорились о том, будут ли федералы выяснять, кто похитил и убил ребенка семьи Линдберг. Это дело называли Преступлением Века, и люди, не переставая, обсуждали любую новость, касающуюся его — судачили обо всем, что слышали по радио или о чем читали в газетах: о том, как был найден труп ребенка с разбитой головой, о том, как именно похититель раскроил ему череп. А ведь преступление было совершено аж в мае прошлого года!

Человеку, который выглядел, словно ангел, не было дела до того, найдут ли когда-нибудь похитителя и убийцу ребенка. Такие вещи случались, таков был путь, по которому шел этот грешный мир. Линдберги были богаче царя Мидаса[4], поэтому не знали настоящего горя. Наверняка они уже и забыли о своем убитом отпрыске — ведь с тех пор у них уже появился другой ребенок. Что ж… отчаянные времена — отчаянные меры.

Шины старого автомобиля подпрыгнули, пересекая железнодорожные пути. Мужчина проехал дорожный знак, испещренный ржавыми пулевыми отверстиями. Сам знак гласил: «ФРИГОЛЬД». Мужчина вздохнул и направил свой автомобиль прочь от вездесущих лучей палящего солнца. От тени к тени… от тени к тени…

Вид пулевых отверстий заставил мужчину за рулем «Окленда» задуматься о вещах, на его взгляд, куда более интересных, нежели вопрос об убитом ребенке Линдбергов. Он следил за деяниями Бонни Паркер и Клайда Барроу[5] с тех самых пор, как фотография этих двоих — с пистолетами и дробовиками — была найдена в камере, из которой они сбежали в Миссури и пустились во все тяжкие. Очень жаль, что Бонни и Клайда застрелил отряд из шести законников в Луизиане около двух месяцев назад! Мужчина с ангельским лицом читал, что в их телах было столько дыр от пуль, что у бальзамировщика возникли немалые трудности с тем, чтобы закачанная им жидкость не выливалась из трупов. А еще он читал, что полицейские стреляли так часто, что почти оглохли от звуков собственных выстрелов.

Он был искренне расстроен этим известием, ведь ему теперь будет очень не хватать новостей о похождениях банды Барроу и громких заголовков о том, кого они ограбили и убили на этот раз. Разумеется, они жили, полагаясь на кроличью лапку[6], и наделали много шума, но их хотя бы нельзя обвинить в том, что они не пытались найти собственный путь в этой загибающейся стране.

В нынешней Америке расклад был не в пользу «среднестатистического Джо» — сейчас каждый человек противопоставлял себя Великой депрессии[7], и лишь случайно извлеченный из колоды карт судьбы джокер мог помочь вырваться из серого бетонного склепа, который она — Великая депрессия — пыталась воздвигнуть вокруг, хороня под собой заживо все, на что натыкалась. И разве можно знать заранее, что за джокер это может быть?

Хотя, конечно, все еще оставался Джон Диллинджер[8]. Этого сумасшедшего ублюдка пока так и не удалось поймать — с апреля он залег на дно, хотя, наверняка, вскоре объявится. Его перестрелки всегда освещались в новостях и захватывали дух.

Мужчина с ангельским лицом направил свой потрепанный «Окленд» в маленький городок Фригольд, который располагался в сосновом бору прямо за красной каменной церковью и небольшим кладбищем, посреди которого возвышалась статуя распятого Иисуса Христа. Мужчина приближался к маленькой заправке, которая располагалась от него по правую руку и выглядела по-техасски заброшенной. Хотя в топливе он не нуждался — он заправился еще в Хьюстоне (к тому же, у него была полезная привычка возить с собой дополнительный бак с бензином в багажнике) — что-то заставило его все же заехать на эту заправку. Он остановил машину рядом с насосом и стал ждать, не выключая двигатель. Через несколько секунд в поле его зрения появился молодой человек с зубочисткой во рту, в корректирующей обуви — одна его нога была заметно короче другой. Он вышел из барака и направился к автомобилю, вытирая руки о пропитанную маслом тряпку.

— Доброе утро. Надо заглушить двигатель, сэр, у нас правила такие. На сколько вас заправить? — произнес молодой человек, не выпуская изо рта зубочистку. Водитель послушно заглушил двигатель, но промолчал. Не услышав ответа, парень добавил. — У нас совсем недавно появилось новое топливо «Fire Chief».

— Мне не нужно горючее, — тихо ответил водитель. Этот голос, в котором мелодично звучал южный акцент, казался слишком изысканным и аристократичным для такого Богом забытого места. — Мне нужна информация. Вы не знаете, как я могу добраться до дома Эдсона?

— Тоби Эдсона?

— Его самого.