— Я был в ту ночь с твоим дядей, — ответил Коннелли.

Похоже, он собирался сказать что-то еще, но посмотрел на меня и увидел, что я слушаю их беседу.

Он подмигнул Филу и покачал головой. Больше они не разговаривали.

Примерно через час они заснули. Я не знал, насколько это хорошая мысль, но они сидели рядом, согревая друг друга своим теплом, и я просто не мог заставить их бодрствовать всю ночь. Более того, я настолько устал, что не был уверен в том, что не засну сам.

Голова моя словно превратилась в камень, прикрепленный к другому камню. Я чувствовал себя так, будто три месяца бежал сверхдлинную дистанцию, а теперь, достигнув конца беговой дорожки, обнаружил, что финишной ленточки там нет. Пол, похоже, потерял сознание, но весь дрожал. Только тут я сообразил, что до сих пор держу в руке пистолет. Кроме того, мне вдруг пришло в голову, что Нина вряд ли знает, сколько на самом деле дырок в его теле, и, скорее всего, не заметит еще одну. Возможно, ключ к тому, чтобы найти финишную прямую, находился в моей правой руке. Возможно, только застрелив Пола, я смог бы покончить со всем, раз и навсегда.

Я тихо поднялся и подошел ближе.

Всего один выстрел.

Другие наверняка проснутся, но я могу сказать, что он пошевелился.

Я знал, почему Нина остановила меня. Вероятно, она не хотела, чтобы я совершил хладнокровное убийство. Возможно, она также считала, что родственники тех, кого, как было нам известно, убил Человек прямоходящий — семьи девочек, исчезнувших в Лос-Анджелесе два года назад, и других его жертв, — имеют право на большее, чем на рассказ о казни, свершившейся в лесу, без посторонних, за много миль от ближайшего жилья. Я знал, что во многом лишь ради этого она продолжала заниматься своим делом в течение нескольких лет, пытаясь отдать в руки правосудия преступников, место которых сразу же занимали другие. Да, случившееся в Холлсе осталось нашей тайной — но тогда в наших руках не было захваченного пленника.

В конечном счете вовсе не это заставило меня убрать пистолет в карман. Если честно — даже не знаю, что именно.

Я встал и, сняв пальто Нины, накрыл им тело Пола, подоткнув с боков. Лицо его было белым как снег, губы начали синеть.

Вдруг я понял, что плачу.

Я обнаружил, что сижу рядом с ним, положив его голову себе на колени и придерживая ее рукой.

Не знаю почему. Не понимаю. Я знал, скольких он успел убить. Я знал, что он убил бы Нину, и Джона, и меня. Но случилось именно так.

Вскоре проснулся Коннелли, но ничего не сказал. После этого заснул я сам, неуклюже прислонившись к обрыву, и во сне меня сотрясала дрожь. Я спал, пока меня не разбудило громкое гудение над головой и сменившийся ветер.

Открыв глаза, я увидел Коннелли и Фила, которые стояли, поддерживая друг друга, залитые ярким светом, и смотрели в небо, откуда с вертолета медленно спускали носилки.

Я был последним, кого подняли наверх, последним, кто покинул это холодное место. Голова моя раскалывалась, и я настолько устал, что с трудом мог что-либо видеть. Все, что я мог, — судорожно цепляться за веревочную лестницу.

Один раз я неосмотрительно бросил взгляд вниз, и на мгновение в луче света мне показалось, будто я вижу маленькую группу странных фигур внизу, на дне рва, которые стояли и смотрели, как меня поднимают к небу. Я моргнул, пытаясь различить хоть какие-то детали, но так ничего толком и не увидел.

А потом земля скрылась под снежным вихрем и чьи-то руки втащили меня в нутро железной летающей машины.