– Где именно, не понял?

– В Кракове есть музей князей Чарторыйских. Кроме коллекции картин и всяких дорогих безделушек там хранятся все архивы. В России этих документов нет.

– И ты решила…

– Не совсем я, но я тоже хочу. Олег Петрович считает, что надо поработать с архивом Чарторыйских и выяснить наконец, откуда Пушкин узнал, что Елизавета с Адамом называли серьги «Слезы Евы».

– И зачем теперь все это, если серьга пропала? – искренне удивился Шведов.

Он-то думал, что литературно-криминальная эпопея закончилась.

– Ну, во-первых, Бартенев уверен, что это не навсегда. Рано или поздно она и письмо Пушкина явят себя миру. А во-вторых, остались фотографии, копии документов, материалы исследования, а это тоже немало. Для науки вообще бесценно. Короче. Я сделала запрос.

– Запрос?

– Да. Месяц назад. Думала, мне откажут, но сегодня пришло приглашение. Что скажешь?

Что он скажет? А что он может сказать?

– Конечно, поезжай. А надолго?

– Приглашение на десять дней. Больше я все равно не выдержу.

– Когда вылет?

– Завтра.

– Отлично.

Ничего отличного в этом для него не было. С тех пор как ему достались Глафира с Мотей, он чувствовал себя многодетным отцом. И степень ответственности за них возрастала в геометрической прогрессии. Ну какой нормальный отец отпустит свое неразумное дитя неизвестно куда, да еще на столь долгий период? Десять дней! Это же с тоски умереть можно! Как он будет жить без Глафиры? А Мотя? А Ярик?

Настроение резко испортилось. Он вышел на крыльцо и долго стоял там, дымя сигаретой.

– Что-то рассиропился ты, Шведов. Раскис, – сказал он самому себе.

Выкинул окурок и пошел работать.

Прощаясь в аэропорту, Глафира божилась, что будет звонить и писать в мессенджер каждый день по сто раз минимум. Первые два дня так и было. Потом стала звонить лишь два раза в день, и голос ее при этом становился все скучней. Поиски успехом пока не увенчались, но Глафира бодрилась.