Да… и пожрать чего-нибудь.

– А чего им дать?

– Брось им пару банок тушенки, буханку хлеба и флягу воды. Да смотри, никому в голову не угоди.

– А может, поморим голодом? – опять заулыбался Магометов.

– Не рассуждай, иди выполняй приказ. Да пошевеливайся! полковник нетерпеливо посмотрел на Васю и подумал: «Вообще-то, от киношников стоило бы избавиться», – но не стал говорить этого Магометову, зная, что подчиненные скоры на расправу.

– Полковник… – задержался в дверях Магометов, – мужикам девка понравилась, хотят вытащить ее из ямы и трахнуть.

– Пусть только кто попробует! – разъярился Сазонов. – Я его самого трахну!

Ствол в задницу засуну и весь рожок выпущу.

– Хорошо, хорошо, передам.

Магометов и сам был не прочь заняться Ханной Гельмгольц, но, видя, как рассвирепел командир, поспешил отказаться от всяких физиологических фантазий.

Чикаться, он знал, Сазонов не станет и пули не пожалеет. Тем более, народ уже начал роптать, мол, полковник обещал, что только завезем этот долбаный груз в зону, а там он со всеми и рассчитается. Но, насколько понимал Магометов, денег у полковника пока нет, он чего-то ждет, все куда-то упорно звонит, с кем-то разговаривает, кого-то стращает… Ну а раз денег пока нет и не предвидится, так и бунт бессмыслен. Магометов попробовал как-то подойти к Сазонову и исподволь, полунамеками, поинтересоваться – когда же расчет. В результате чего полковник Сазонов побагровел, налился кровью и ударил кулаком по столу:

– Я сказал, получишь – значит, получишь свои вонючие деньги. И не лезь ко мне с дурацкими вопросами. Остальным скажи, чтобы заткнулись и не выступали, я свое слово всегда держу.

Тогда Магометов ушел несолоно хлебавши и напарникам посоветовал, что лучше потерпеть, переждать. Все равно, какими бы они настойчивыми ни были, как бы ни щемили полковника, денег ему взять неоткуда, разве что из воздуха.

Им и в голову прийти не могло, что деньги действительно появятся с воздуха, то есть прилетят на вертолете, который должен сесть на скотном дворе.

Слава Богу, территория большая, почти настоящий аэродром. Но вертолета еще надо дождаться. Правда, о существовании какого-то там вертолета никто из подчиненных Сазонова пока и не догадывался.

Приближалась ночь. Сумерки все плотнее окутывали окрестности, все постепенно таяло, теряло очертания. Нигде в округе не было видно ни огонька.

Небо усеяли звезды. Служба шла, часовые менялись. Полковник Сазонов сидел за столом с телефонной трубкой в руках. Он злился, нервничал. Это было видно по тому, как подрагивают его пальцы, кривится рот и как яростно он сплевывает себе под ноги, даже не растирая плевки на досках пола.

Истекающий кровью Володька Кондаков пробирался к ближайшему КПП. Время от времени он терял сознание, падал в траву, отлеживался, вновь открывал глаза и удивлялся, что уже ночь, и начинал прикидывать, как долго он пролежал без сознания. И продолжал ползти, где на четвереньках, где опираясь на палку. Он решил: надо добраться до людей, лучше всего до милиции и рассказать обо всем, что он видел. Рассказать, как взорвался автобус, что его друзей – съемочную группу захватили военные. Хотя пленников, не исключено, уже давным-давно выпустили. Но на этот счет Кондаков мог только строить догадки.

Его сознание мутилось, перед глазами плыли какие-то видения. То возникали картины детства, то вдруг он видел и слышал лай озверевших псов, бегущих за ним следом. А он пробирается по глубокому снегу, который доходит ему до пояса, падает, спотыкается, и ему все время страшно хочется пить. Он сгребает снег в пригоршни и запихивает в рот. Но снег почему-то не тает, и во рту вместо желанной влаги – невероятные сухость и жжение.

Кое-как Кондаков выбрался по крутому откосу на гравийку и уже на ней окончательно потерял сознание, опустившись вначале на четвереньки, потом, скорчившись, упал прямо в глубокую колею. Откос забрал у него последние силы – доконал.