Вик увидел янтарные капли, падающие на прижатое к нему лицо Надежды. Он дотронулся до него пальцами, поднес их к губам. Мед. Он прикоснулся к лицу Надежды липким от меда ртом. Она еще крепче сжала его в испуганном объятии. Он увидел ее запрокинутое лицо с полуоткрытыми губами, которые блестели от меда.

Больше Вик не был самим собой. Он был кем-то другим — кем-то или чем-то — грубым, жадным, безжалостным.

Он даже в страшном сне не мог представить себе ТАКОЕ. Такое страшное наслаждение…

Казалось, это длится бесконечно.

Вик потерял ощущение времени. Осталось только ощущение своего тела — и еще ее тела. Горячего, мягкого, покорного. Липкого от меда…

Она стонала, она говорила что-то, но он ничего не слышал. Не хотел слышать.

Потом пришел какой-то монотонный звук.

Звук стучащего в окно ливня.

Все кончилось.

Фитиль в плошке светильника погас. Они лежали на волчьих шкурах брошенных на пол.

В окно мерно барабанил дождь.

И тут губы Надежды шевельнулись.

— Бедный ты мой, — услышал Вик.

Он не поверил своим ушам. Он взглянул в ее лицо…

И прочел в ее взгляде жалость.

ОНА ЖАЛЕЛА ЕГО! Она из простой женской жалости позволяла ему выдавать свою смутную жалость, жалкое подобие жалости за любовь! Ненависть — за любовь…

— Нет, — прошептал Вик. — Нет! — Он казался себе жалким, лживым, омерзительно липким… Проклятье Небу! Одним рывком он поднялся на ноги, схватил что-то из одежды, напялил на себя и, не оглядываясь больше на распростертое на полу обнаженное тело, бросился вон из хижины.

Ливень обрушился на него стеной — слепя, сбивая с ног. Теплый и чистый весенний ливень. Вик поднял лицо к ночному небу, задыхаясь от боли, гнева, от хлещущей в глаза, в нос, в уши воды. Вода, стекающая ко рту, была сладкой.

Мед. От него не избавиться. Не избавиться от того, что назначено судьбой.

Вик бросился к конюшням. Он пробивался сквозь ливень, словно сквозь влажные заросли немыслимых растений, выросших от земли до Неба. Ноги утопали в грязи, лицо омывали светлые струи дождя. А сердцу… сердцу было больно, как никогда!