— С классным руководителем, — машинально поправил Иванов. — Кто у вас сейчас?

— Земфира Егоровна! Она придирается все время, — снова выскочил, пронзительно крикнул Чернов.

— Она нас не понимает, — так лее по-мужски скупо пояснил Коваленко.

Иванов помнил и Земфиру Егоровну, учительницу физики, экономную на чувства особу.

— А вы-то сами? Ее понять пытались? Что хочет она? Нельзя так безапелляционно: мы правы кругом, она нигде!

«Кажется, я говорю не то, не теми словами», — подумал Иванов.

— Эй, хозяин! — истошно из комнаты позвал стекольщик, будто его резали на куски.

— Не уходите. Я сейчас. — И, не закрывая дверь, Иванов поспешил в комнату. — Я здесь!

— Ты мне что-нибудь расскажи, развлеки, — потребовал стекольщик. — Уж больно у тебя скучно.

— Я сейчас, — пообещал Иванов дяде Лене и бросился назад, на лестничную площадку.

Но они ушли, все поняли, умные дети. И лишь один остался, верный Гоша. Сын тещиной соседки, как мог, скрашивал свое одиночество, жонглировал воображаемыми шарами и строил себе рожи.

— Разбежались. Недоросли, — сказал он с презрением. — Но я им малость на прощанье вмазал, каждому по битке. Если надо еще, могу догнать и отвесить добавки.

— Я виноват сам, — пожаловался Иванов. И спохватился: — Гоша, не смей! Никаких «подвесить» и «врезать»! И вообще, кто тебя научил этому жаргону?

— Улица, — сказал Гоша, вздохнув. — Мать на работе, я после школы предоставлен самому себе.

— Ну и приходил бы ко мне, — смутился Иванов.

— А, вам не до нас. Сами же сказали… Ну я потащился. Не забудьте про телеграмму. А то скажут, что я потерял.

Иванов извлек из кармана бланк. Ничего нового, все то же, слово в слово, точно они пишут под копирку. Он снова сунул телеграмму в карман и побрел к дяде Лене.

— Ну так что веселенького? — напомнил стекольщик.

— Да вот, сказывают, в Одессе нашли холеру, — с грустью поведал Иванов.

— Нашли, значит? Вот и хорошо.