— Я и говорю, — обрадовалась старуха и, на что-то намекая, добавила: — Только кто бы погадал на этих… на картах.
— Вот вы о чем?! — поморщился Иванов. — Да кто занимается этим в наше-то время? Атомный век! Человек на Луне! И цыгане, карты? Полная чепуха!
В его ушах еще стоял хруст битого стекла под сапогами уходящего мастера…
…Надо же такому случиться, — в этой комнате не было ни единого целого окна. Стекла будто бы высаживали от души, — яро, со смаком. Окна зияли острыми зубьями, точно ощерившаяся акулья пасть, из их утробы тянуло злым холодом, и оттого-то, видать, хозяин-холостяк был подозрительно радушен, когда Ивановы по рекомендации знакомых пришли на его огонек, тускло светивший в начале Малой Молчановки.
— Да вот снимал один аспирант… Зато свежий воздух с доставкой на дом, — цинично пошутил хозяин и, окончательно теряя совесть, глядя в глаза, солгал: — Не комната — дворец! Наслаждался бы сам, но, увы… превратности жизни! — Он и впрямь ютился в крохотной соседней комнатенке размером с чулан. Как они потом узнали, копил на мотоцикл.
Но разбитые окна и пыльная лампочка, светившая не ярче грязного мандарина, — их визит выпал на вечер, — все это казалось пустяком по сравнению с главным: у «дворца» имелись стены, за их непроницаемой для лишнего взгляда твердью он, Иванов, мог теперь без помех сочинять повести и рассказы и, возможно, замахнуться на толстый роман…
…А до этого они с Машей жили у Машиной мамы в Скатертном переулке, возле Никитских ворот. Первое время Иванов чувствовал себя в тещиной квартире почти как дома, даже при своей стеснительности разгуливал по комнатам в старых спортивных пузырящихся на коленях штанах — расслаблялся, снимал, подчиняясь моде, напряжение. Теща кормила его до отвала. «Ешь, ешь, ты — единственный у нас мужик… Хотя разве мужское дело — учитель? — говорила она, сама крутой автобусный диспетчер. — Сейчас мужчины идут в торговлю и в общепит. — Я-то всегда мечтала выдать Машеньку за мясника. Здоровые они мужчины». Маша его защищала: «Мама, ты ничего не понимаешь, Витя — будущий Песталоцци!» «Да я шучу, шучу. Не обижайся», — отступала теща. А он и не держал обиды. Какая мать не хочет своему дитяти добра? Да и кто он — ее зять? Никакой не Песталоцци, скромный школьный преподаватель, сын бухгалтера и учительницы начальных классов из маленького города Ейска. Словом, первые два года жили они втроем, будто бы душа в душу. Но потом Маша открыла у мужа писательский талант. Однажды, когда молодые были в гостях, неладная потянула молчуна Иванова за язык, и он произнес роковое «а у нас…» Его тотчас поймали на слове: «Ну и что у вас?» Отступать было некуда, пришлось рассказать забавный случай из своей студенческой жизни. Таких историй, наверно, у каждого было завались, каждый из сидевших за столом когда-то ходил в студентах. Но его байка вызвала отвальный хохот, катались от смеха все, кроме Маши. И по дороге домой она долго молчала, а затем изрекла:
— Вот что, у тебя явно литературный дар.
— Откуда ты это взяла? — опешил Иванов.
— Только не спорь! — заранее рассердилась Маша. — Уже твои курсовые носили эту печать. Их отмечали не зря. Именно за то. Ты излагал свою мысль стройно и ясно. Как же я не сообразила тогда? Идиотка! Из-за меня мы потеряли два года!.. Поэтому завтра же… сегодня, пожалуй, поздно… Впрочем, писать никогда не поздно. Флобер писал по ночам. Придем, запишешь свой рассказ на бумагу!
Дома она так и поступила, — усадила его за письменный стол и прилегла на тахту, не раздеваясь, по-походному. «Учти, я не сплю…» Иванов, посмеиваясь — нашла писателя, взялся за авторучку и писал-переписывал до утра, с улыбкой поглядывая на сладко спящую жену. К его изумлению суррогат, который Маша наивно считала рассказом, через два месяца поместили в молодежной газете в рубрике «Сатира и юмор».
— Ну, а я что говорила?! — торжествовала жена. — Значит, так! Теперь ты целиком посвятишь себя литературному труду!
— А как же школа? — напомнил Иванов.
— Придется уйти. Из-за тетрадей у тебя совершенно нет времени. А внеклассная работа? — спросила Маша. — За эти два месяца ты ничего не сочинил, ни единой строки. А что говорил Олеша? «Ни дня без строчки!»
— Но я люблю свое учительское дело! — воспротивился он.
— Иванов, нельзя думать только о личных интересах! Нас, педагогов, — она уже отсекла его от школы, — миллионы! Мы как-нибудь управимся и без тебя. А писателей, знаешь, сколько? Я наводила справки. Всего десять тысяч!
— По-моему, много, — заметил Иванов.
— Капля. В Финляндии один писатель на четыреста человек!.. Иванов, твое место там! — Она указала в сторону улицы Воровского, где в красивой дворянской усадьбе жил Союз писателей СССР.
Сказать откровенно, Иванов и сам был не против. Он испытывал приятное возбуждение, когда увидел придуманные им самим фразы, и свое имя над ними, когда представил, как в разных концах Москвы сию минуту тысячи людей вот так же держат в руках газету и спрашивают друг друга: «Любопытно, кто он такой, этот В. Иванов?» Теща и та его зауважала, нет, нет, да изумленно поглядывала на зятя, поди же, ставший лебедем гадкий утенок, видно, сказки не врут.
Легкая удача, — сел, написал и тебя опубликовали, — вызывала азарт, хотелось сочинить что-нибудь еще… такое, но уже свое, а потом еще и еще, напечататься в солидном журнале, выпустить увесистый том. Перед ним приоткрыла занавес, манила загадочная и полная чудес жизнь. С детства писатель казался ему человеком необыкновенным, почти полубогом. И, как теперь выясняется, он, возможно, один из них. Ах, если бы еще при этом и остаться в школе!.. Но Маша была права: школа пожирала личное время, как любимый, избалованный зверь.