Тот факт, что я никогда не соглашался на сделку, всегда был человеком чести, что отсидел два года в округе Нассау и четыре в Льюисбурге и никогда даже мыши не сдал, ничего не значил.

Прежние заслуги уже ничего не значили. Важно было лишь, что ты делаешь сейчас или можешь сделать завтра. И с точки зрения моих друзей, с точки зрения Джимми, я стал помехой. Я больше не был надежен. Не было нужды показывать мне фотографии трупов.

В действительности я так знал, что заказчиком окажется Джимми, еще до того, как федералы проиграли мне запись, на которой Сепе со Стабиле говорили о том, как от меня избавиться. Я их слышал.

В голосе Сепе звучало нетерпение. Он говорил, что я дрянной человек, что я наркоман. Но Джимми был спокоен. Он попросил их не беспокоиться об этом. Вот и все, что я услышал.

Сидя в тюрьме, я понимал, что я под прицелом. В прежние дни Джимми вырвал бы сердце любому, заикнись тот только о моем убийстве. Это была главная причина, побудившая меня остаться в тюрьме.

Мне нужно было все разгрести. И каждый день, пока я сидел в тюрьме, Микки или Джимми звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, и по возможности каждый день Карен навещала меня в тюрьме и передавала их разговоры.

Если ты в мафии, то никто не скажет, что тебя собираются убрать. Это происходит не так. Нет никаких пререканий и споров, как в фильмах про мафию.

Твои убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, которые всю жизнь искренне о тебе заботились. Они приходят тогда, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.

Но я не был уверен до конца. Я вырос вместе с Джимми. Он ввел меня в дело. Поли с Тадди передали меня ему. Он должен был заботиться обо мне, что он и делал. Он был лучшим учителем, которого только можно было желать.

Именно Джимми ввел меня в торговлю сигаретами и угоны. Мы хоронили трупы. Мы обчистили "Эйр-Франс" и "Люфтганзу". Нам присудили по десять лет за то, что приставили пистолет к голове парня во Флориде.

Он приходил в больницу, когда рожала Карен, мы ходили в гости друг к другу на дни рождения и праздники. Мы все делали вместе, а теперь он, возможно, собирается меня убить.

За две недели до ареста я так обдолбался и стал настолько мнительным, что Карен отправила меня к психиатру. Это было безумием. Я ничего не мог ему рассказать, но Карен настаивала. Я говорил с ним в общих чертах.

Сказал, что пытаюсь отдалиться от людей, связанных с наркотиками. Я рассказал, что боюсь, что меня убьют. Он посоветовал мне обзавестись автоответчиком.

Если я хотел выжить, мне следовало сдать всех, кого я знал.

Для себя я уже принял решение. В тюрьме я не столько размышлял о том, стать крысой или нет, как о том, каким образом стать информатором, но при этом продержаться на улицах достаточно, чтобы собрать деньги и наркотики, которые у меня там остались.

Дома я припрятал героин на восемнадцать тысяч долларов, который не обнаружили копы. Двадцать тысяч долларов мне задолжал Маззеи. С этими деньгами мне, скорее всего, приходилось распрощаться. И еще сорок тысяч долларов хранились у ростовщиков.

Мне хотелось вернуть часть этой суммы. Кое-какие деньги мне остались должны и скупщики краденых драгоценностей, и еще оставались долги после оружейных сделок.

Вдобавок ко всему, существовал риск быть пойманным копами или убитым друзьями. Мне следовало вести себя как всем заключенным, изворачиваться точно так же, как все остальные.

Поэтому, когда федералы изо дня в день навещали меня в тюрьме, чтобы допросить по "Люфтганзе" или какому-нибудь убийству, я проклинал их и кричал, чтобы убирались. Однажды я даже отказался выходить из камеры.

Внизу меня ждали федералы, чтобы отвести в офис Макдональда. 
- Да пошли вы со своим Макдональдом, - заорал я. 
Я кричал, что им придется силой выволочь меня наружу.