123

В Елабуге, в музее, хранится счет, в котором пароход назван «Чувашская республика».

124

Письмо написано в 1948 г. в Рязань, где Але после отбытия срока в лагере было разрешено жить.

125

Слово «окрыленная» никак не подходит к тому состоянию и положению, в котором пребывала М.И. в те дни. Но, может быть, на какое-то мгновение после встречи с Асеевым М.И. во что-то и поверилось, ведь, как говорил Пастернак, Асеев всегда жил «на восклицательном знаке»! И, выйдя от него, она могла что-то кому-то сказать, а тот передал Сикорской, уезжавшей в Москву. «Восклицательные знаки» тут же улетучились, но встреча с Асеевым все же была, видно, благоприятной – ему она поручила Мура.

126

В 3-м выпуске «Встречи с прошлым» (М., 1973. С. 304) напечатано, что в тетради А.Крученых Мур 6-го октября 1941-го написал – прибыли они с матерью в Елабугу 17-го.

127

Спустя сорок лет в Германии появится книга бывшего сотрудника Лубянки К.Хенкина «Охотник вверх ногами», в которой Цветаевой, последним ее дням в эвакуации, будет отведено несколько весьма путаных и легковесных страничек. Автору ничего не известно доподлинного об этих последних днях ее жизни, и он довольствуется слухами и домыслами. Так, он утверждает, что тогда уже, в 1941–1942 гг., ему было известно, что именно привело М.И. к гибели. Он ссылается на рассказ другого сотрудника той же Лубянки, который сообщил ему, что якобы сразу по приезде в Елабугу М.И. вызвал к себе местный уполномоченный НКВД и с провинциальной тупостью и грубостью стал склонять ее к «доносительству». Это привело М.И. в полное отчаяние, и в страхе она устремилась в Чистополь «за сочувствием и помощью» к Асееву и Фадееву, который, кстати, в Чистополе и не жил. «Она ждала, что Асеев и Фадеев вместе с ней возмутятся, оградят от гнусных предложений», – пишет Хенкин. Но, не найдя ни сочувствия, ни помощи, она покончила с собой… В книге нигде не поминается о переводах с немецкого, о лагере пленных, автор и рассказчик не в курсе дела; до них, видно, просто дошел слух о возможности какой-то работы, о каком-то разговоре, ну а о какой же еще работе в НКВД, как не о «доносительстве», могла идти речь!

Но вот теперь, в середине девяностых годов, когда уже известна дневниковая запись Мура о «месте переводчицы с немецкого в НКВД» и о лагере пленных немцев в Елабуге и опубликованы письма и Мура, и самой М.И., так о многом говорящие, – теперь вдруг в российской прессе, столь падкой в наши дни на сенсации, реанимируется эта версия Хенкина из «Охотника вверх ногами»!

128

Елена Аветисовна Санникова окончила свою жизнь в Чистополе, как и Марина Ивановна в Елабуге. И сразу родилась легенда и оказалась живучей, и даже в семидесятых годах мне сообщали вполне серьезно, что тогда, при встрече в Чистополе, они договорились повеситься в один день, в один час… Нет смысла говорить о неправдоподобности подобного «сговора»! Пусть эта очередная выдумка (а их столько ходит!) останется на совести обывателей. А что касается Санниковой, то она была душевно травмированным, больным человеком. Ее первый муж – коммунист, участник революционного переворота в Баку – был расстрелян интервентами, и почти тогда же погиб ее первый ребенок. Потом она вышла замуж за поэта Санникова. Два ее сына от Санникова находились в интернате в Чистополе, она снимала комнатенку. Санников был на фронте. Когда в октябре 1941 г. немцы подошли к Москве и началась паника, когда стали ходить слухи, что если немцы возьмут Москву и пойдут дальше – то придется бежать и из Чистополя, а тут еще и письма с фронта от мужа перестали приходить, – Елена Аветисовна впала в такую тяжкую депрессию, что врачи считали необходимым ее срочно поместить в больницу, но в тех условиях это было невозможно. Заведующая интернатом А.З.Стонова рассказывала, что Санникову боялись оставлять одну, но уследить не сумели, и в конце октября она удавилась.

129

Защищенность, уверенность в завтрашнем дне (фр.).

130

Ничего больше у меня не осталось. Больше у меня не осталось ничего (фр.).

131

Но тут Сикорский что-то путает: тогда военнопленных в лагере в Елабуге еще не было, они появятся позже. И смертность среди населения в августе была еще не столь велика. Что же касается затруднений с похоронами, о чем поминал и Соколовский, – то, весьма возможно, это могло возникнуть из-за того, что Марина Ивановна была самоубийцей! В те годы, да и долго еще после войны, мне в моих поездках приходилось сталкиваться с такими случаями, когда местные власти, руководители учреждений, парторганизаций чинили всяческие препятствия при похоронах тех, кто посмел самовольно уйти из жизни, и даже запрещали гражданскую панихиду… Считалось, что советская власть создала все условия для гармоничной, счастливой жизни и самоубийств не может и не должно быть! Самоубийство расценивалось как выпад против существующего строя, а главное – портило репутацию району и, следовательно, области.

132