Потеря осторожности не осталась безнаказанной — в один далеко не прекрасный момент я буквально уперся в выскочившего из-за поворота толстощекого, хорошо упитанного парня-штурмовика. Воспринимай я винтовку как стреляющее оружие, тут бы погиб в попытке нашарить спуск. Однако рефлексы распорядились оружием как дубиной — я просто пырнул вражину стволом куда-то в район живота. Сильно, со всего размаха, так что не только снес заверещавшего от боли парня с ног, но и выпустил из рук саму винтовку.
Хотел добить, подскочил к скорчившемуся нацику, примериваясь половчее к его толстой шее… ба-бах! — ударил в уши оглушительный звук близкого выстрела.
Опять инстинкты оказались быстрее — я отшатнулся обратно за угол, оставив за ним чьи-то бухающие по полу сапоги. Бежать прочь? До следующего поворота метров двадцать, никак не успеть. Сигануть в окно? Полное безумие — высокий четвертый этаж, открытая, мощеная булыжником торговая площадь… даже если каким-то чудом не сверну шею, скрыться негде. Драться?
Рука оказалась быстрее головы — легла на забытый, но все еще лежащий в кармане талисман — браунинг. Только успел передернуть раму, закидывая в ствол патрон, преследователь выскочил из-за поворота, грамотно, не прямо с угла, как я рассчитывал, а от дальней стены, с уже прижатой к плечу винтовкой. Низенький и худой, с глазами, вытаращенными на половину рябой, перекошенной от страха морды… хорошим бы покойником я стал со своими кулаками. Бах, бах, бах, бах! Короткий ствол пистолетика доказал преимущество перед длинным стволом винтовки — с пяти метров я без труда засадил большую половину магазина в тушку штурмовика, ответный же кусочек свинца всего лишь разбил стекло в соседнем окне.
— Третий фраг, — выдал вердикт и устало сполз по стенке на пол. Прислушался к ругани и жалобным стонам, доносящимся из-за угла. — Или все еще второй.
Обещание довести счет до трех подталкивало дострелить толстощекого… я не смог: его правая рука оказалась перебитой, поспешная повязка на бицепсе насквозь пропиталась кровью — и это несмотря на наложенный выше тугой жгут. Я собрал с пола и вышвырнул в открытое окно все винтовки, добавил скулящему нацику пару пинков в живот, выругался — мягкие туфли не слишком удобная для подобных действий обувь.
Желание убивать выгорело дотла, осталась одна лишь дикая, нечеловеческая усталость. Самое время воспользоваться советом полицейского лейтенанта: отправиться в отель, накатить грамм двести шнапса, да забыться до утра следующего дня.
Благие намерения оборвало тарахтение лихо зарулившего на площадь грузовичка. Под команды офицера из крытого выцветшим брезентом кузова на брусчатку посыпались бойцы в стальных шлемах и сине-зеленых мундирах. Вроде как похожи на рейхсвер, однако грузовичок явно гражданский, кабина черная, флага нет, знаки различия из окна четвертого этажа не рассмотреть. На коричневых штурмовиков СА не похожи, да только велика ли для меня разница? Кто бы там ни приехал — если поймают, в самом лучшем случае, закроют в кутузке «до выяснения».
Подержат недельку за решеткой, на казенных харчах, дальше разбирательство, а то и суд, ведь знаменитый немецкий ордунг никто не отменял. А ну как лейтенант не заступится? Повесят на меня превышение самообороны? Или предумышленное убийство? Хотя без суда может выйти еще хуже — времена лихие, мертвой тушкой больше, меньше… нет, нет, и еще раз нет! Мне еще Сашу выхаживать!
— Последний бой, он трудный самый, — сфальшивил я по-русски.
Хочешь, не хочешь, а придется двигаться наверх, на крышу. Соседние дома пристроены вплотную, обязаны найтись проходы. Тем более, собирались же нацисты как-то улизнуть? Чем я хуже?
Выход на чердак нашелся неподалеку, судя по всему, именно от него двигались встретившиеся мне штурмовики. Не слишком обрадовавшее меня открытие; удесятерив осторожность, я вскарабкался по узкой спирали лестницы к гостеприимно распахнутой двери. За ней открылся засиженный голубями частокол стропил, перекрещивающиеся шпаги тонких световых лучей в полутьме, шлак под ногами… все как тогда, в Питере, и одновременно — совсем как в холле — острый запах пороха, дерьма и крови!
— Густав, — не удержался я от вскрика.
Седоусый ветеран Великой войны раскинулся изломанной куклой прямо у входа, опознать его мне удалось только по залитым кровью усам; пуля попала прямо в переносицу. Второй полицейский, кажется, лейтенант звал его Гансом, скрючился под слуховым окном. Судя по редким судорожным всхрипам, еще живой. Я огляделся, прислушался, держа наготове браунинг, двинулся на помощь раненому. Правый бок весь в яркой текущей крови, я, говоря какую-то успокаивающую бессмыслицу, принялся задирать вверх китель и рубашку, чтобы осмотреть и по возможности перевязать рану, но тут полицейский судорожно задергался, я попытался его удержать, но он замер сам. Хриплое натужное дыхание прекратилось, на чердаке, как и во всей ратуше, установилась удивительная тишина.
Первой моей мыслью было спуститься и таки добить толстощекого нацика. Я даже дернулся в сторону лестницы, однако остановился на полпути. Стрелять нельзя, любой звук привлечет внимание и ощутимо ускорит появление непонятных солдат. А хладнокровно душить парня, или как-то сворачивать ему шею… четверть часа назад я был готов на подобное зверство. Теперь нет. Густав и Ганс не Саша, они пришли сюда драться, а не играть в ладушки. За них и без меня есть кому отомстить.
Засунув в карман мешающийся в руках браунинг, я закрыл и припер винтовкой Густава дверь. Затем полез через слуховое окно на крышу — к небу, солнцу и морю разнофасонных грязно-рыжих черепичных крыш. К свежему, не отравленному миазмами воздуху. К далеким, проглядывающих кое-где улицам, муравьиному шевелению зевак.
Чуть передохнул, дождался, пока глаза привыкнут к яркому свету и аккуратно, бочком вдоль ограждения, я двинулся в дальнюю от площади сторону. Ушел недалеко — сразу за коробкой окна я наткнулся сразу на двух нацистов. К счастью — совершенно мертвых, лежащих чуть ли не в обнимку на крутом скате у печной трубы. Судя по многочисленным дыркам в коричневых рубашках — кто-то профессионально и жестоко расстрелял их практически в упор из пистолета.
Кажется, на этом зрелище я окончательно перегорел — ни радости, ни сожаления, ни нового страха. Единственной эмоцией стала досада: хлипкое ограждение снесено, без него двигаться по залитой кровью черепице слишком опасно, придется искать обход, а то и вообще, перебираться на противоположный скат. Логичнее всего это было сделать через чердак, но я живо представил возвращение пыль, грязь, вонь и направился вдоль ската обратно, к фасадной стене, вдоль которой строители устроили специальную лестницу.
Без нового сюрприза не обошлось. На небольшой площадке у самого конька, рядом с флагштоком, навзничь лежал хорошо знакомый мне лейтенант.
— Как же тебя угораздило! — бросился я к нему… и остановился.