Лампа луны, которую сейчас не скрывали облака, обеспечивала хорошую охоту, но птицы не собирались пользоваться этим преимуществом. Вопреки инстинкту, они не обращали внимания на лунный свет и продолжали безостановочно летать по кругу диаметром метров в двенадцать. Бо́льшая часть держалась стаей, но три пары летели рядом, не ловя мошек и не издавая ни единого крика.

Я миновал перекресток и пошел дальше.

Отдаленный гул мотора внезапно оборвался. Если это был джип Бобби — значит, он прибыл на место встречи.

Я дошел до трети квартала, когда стая последовала за мной. Птицы держались чуть выше, чем раньше, но все же достаточно низко, чтобы заставить меня пригнуться.

Когда я добрался до следующего перекрестка, они снова устроили птичью карусель без каллиопы[9], держась на высоте в девять-десять метров. Хотя любая попытка сосчитать их вызвала бы более сильное головокружение, чем бутылка текилы, я был уверен, что козодоев стало больше.

Мы прошли еще два квартала; не было необходимости пересчитывать птиц, чтобы убедиться в росте стаи. Когда я добрался до тройного перекрестка, которым заканчивалась улица, надо мной тихо кружила как минимум сотня птиц. Теперь они разбились на пары и составили два кольца, одно повыше, другое пониже. Расстояние между кольцами составляло от полутора до трех метров.

Я поднял глаза и застыл на месте.

Благодаря цирку, который гнездится в моем мозгу, малейшее отклонение от общепринятого порядка заставляет меня делать вывод о приближении катаклизма космического масштаба. Но… Хотя птицы выбивали меня из колеи, однако я все еще не верил, что они могут представлять серьезную угрозу.

Их неестественное поведение было зловещим, несмотря на отсутствие агрессивности. Этот воздушный балет, однообразный, но поразительно изящный, создавал такое же безошибочно узнаваемое настроение, как любой танец, как любая музыка, неизменно трогающая сердца… и это настроение было скорбью. Скорбью столь пронзительной, что от нее захватывало дух. Я чувствовал себя так, словно по моим жилам течет не кровь, а горечь.

Как у поэтов, так и у тех, кто при слове «поэзия» начинает ощущать колики в животе, летящие птицы неизменно вызывают мысли о свободе, надежде, вере и радости. Однако эта вращающаяся шестеренка была мрачной, как острый порыв арктического ветра, преодолевшего тысячу миль голого льда. От этого зрелища щемило сердце.

Продемонстрировав великолепную хореографическую подготовку и синхронность, которые предполагали наличие психической связи между членами стаи, птицы перестроились и вместо двойного кольца образовали восходящую спираль. Они поднялись в ночное небо, как столб черного дыма, мелькнули на фоне рябой луны, становясь все менее заметными, устремились к звездам и, наконец, окончательно растворились в заоблачной крыше мира.

Вокруг была тишина. Безветрие. Смерть.

Поведение козодоев было не просто странным явлением природы. В их воздушном шоу был расчет — и, следовательно, смысл.

Загадка была сложной.

Я вообще не был уверен, что хочу складывать эту мозаику. Картинка могла получиться жутковатой. Сами птицы не представляли собой угрозы, но устроенное ими представление было явно не к добру.

Знак. Предзнаменование.

Не то предзнаменование, которое заставляет вас купить счастливый лотерейный билет, съездить попытать судьбу в Лас-Вегас или сыграть на бирже. Нет, после таких предзнаменований хочется уехать в Нью-Мексико, подняться в горы Сангре-де-Кристо и затаиться там, взяв с собой запас еды, двадцать тысяч патронов… и молитвенник.

Я вернул пистолет в наплечную кобуру и внезапно почувствовал себя вымотанным до предела.

Я несколько раз глубоко вздохнул, но каждый вздох был таким же тяжелым, как окружающий воздух.

Я провел ладонью по лицу, надеясь стереть пот, а вместе с ним и усталость, но кожа оказалась сухой и горячей.