Судя по направлению взгляда и шаркающим звукам ладоней, обезьяна исследовала косяк, к которому должна была прикрепляться дверь чулана.

«Глок» весил немногим больше килограмма, но казалось, что я держу в руке гранитную могильную плиту. Я напряг палец, лежавший на спусковом крючке.

Восемнадцать патронов.

Точнее, семнадцать.

Придется считать выстрелы, чтобы оставить последнюю пулю для себя.

Звуки, доносившиеся с кухни, не мешали мне слышать, что обезьяна прикоснулась к сломанной петле, на которой когда-то висела дверь чулана.

Глубина моего ненадежного убежища составляла около двух футов; это означало, что нас с любопытным приматом разделяет лишь несколько сантиметров. Если резус протянет лапу, ничто не помешает ему обнаружить меня. Если бы не ужасная вонь с кухни, он уже давно уловил бы мой запах.

Левая лодыжка заболела так, словно в нее вонзился кусок колючей проволоки. Я боялся, что нога может не выдержать моего веса.

На кухне хлопнула очередная дверца.

Затем завизжали петли, и открылась другая.

Под маленькими быстрыми лапами трещал линолеум.

Обезьяна сплюнула, словно пытаясь избавиться от мерзостного вкуса во рту.

Я испытывал странное чувство, что сейчас проснусь и окажусь в постели рядом с Сашей.

Когда передо мной всплыло лицо Саши, пульс, и без того учащенный, стал лихорадочным. То, что я больше никогда не увижу ее лица, никогда не обниму, никогда не загляну в ее добрые глаза, пугало меня не меньше, чем перспектива быть разорванным на куски отрядом обезьян. Однако меня тут же посетила еще более страшная мысль: меня не будет рядом, чтобы помочь ей справиться с чудовищным, полным насилия новым миром; пройдет этот день, в Мунлайт-Бей снова вернется ночь, и Саша встретит ее в одиночестве.

Стоявшая передо мной обезьяна оставалась невидимой, если не считать горящих глаз, которые становились все больше, подозрительно вглядываясь в тесный чулан. Они изучили мои ноги, туловище и уперлись в лицо.

Возможно, ее умение видеть в темноте превосходило мое, но жидкая чернота, которая царит только на дне моря, находящемся в четырех милях от поверхности, делала нас одинаково слепыми.

И все же наши глаза встретились.

Казалось, мы меряемся взглядами, и на сей раз это не было игрой моего воображения. Тварь смотрела не на мой лоб, не на кончик носа, а уставилась прямо в оба глаза.

И не отводила своих.

Хотя мои глаза не выдавали себя блеском, но могли служить зеркалом, в котором тускло отражались сверкающие глаза резуса. Возможно, в них вспыхивали крошечные искорки, отвечавшие яростно полыхавшему взгляду обезьяны. Резус не верил своим глазам, но застыл на месте, парализованный тайной.