— Мертвый Город, — сказал я ему.

— Ох, малый… И когда ты будешь слушаться старших?

— Я плохой мальчик. Иди по реке.

— По реке?

— Там припаркован «Сабурбан», принадлежащий психу, так что будь осторожен. В заборе проделана дыра.

— Идти крадучись или открыто?

— Красться уже не имеет смысла. Просто береги задницу.

— Мертвый Город, — с отвращением пробормотал он. — И что я буду за это иметь?

— Станешь телезвездой этого месяца.

— Как, — снова выругался он. — А где в Городе?

— Встретимся у кино.

Бобби знал Уиверн хуже меня, но кинотеатр у торгового центра неподалеку от заброшенных домов найти смог бы. Будучи подростком и еще не отдавшись с потрохами океану, Бобби некоторое время встречался с дочкой военного, которая жила на базе вместе с родителями.

— Мы найдем их, брат, — сказал Бобби.

Я был вне себя. Боязнь смерти была свойственна мне меньше, чем можно было ожидать, потому что с раннего детства я жил с ощущением собственной смертности, более острым и постоянным, чем у большинства людей; однако потеря тех, кого я любил, доводила меня до отчаяния. Казалось, скорбь, в которую я погрузился при одной мысли о предстоящей потере, скорбь более острая, чем любое орудие пытки, перерезала мне голосовые связки.

— Расслабься, — сказал Бобби.

— Похоже, я слетаю с катушек, — хрипло ответил я.

— Это уже слишком.

Он положил трубку, и я отсоединился.

В темноте снова захлопали крылья, перья прорезали листву, и к растущей стае на магнолии присоединилась еще одна птица.

Никто из них не подавал голоса. Крик козодоя, который мечется в воздухе, хватая насекомых острым клювом, напоминает отчетливое «пинт-пинт-пинт». Соловей испускает протяжные трели, вставляя в свои чарующие рулады то хриплые, то нежные свирельные ноты. Даже сова, которая обычно молчит, чтобы не спугнуть грызунов, свою основную пищу, время от времени ухает то ли для собственного удовольствия, то ли для того, чтобы подтвердить свое членство в сообществе сов.