Дон Хуан решил выказать себя рыцарем и обозначить флагман. Оторвавшись от подзорной трубы, он приказал:

— Отсалютуйте.

Грянула куршейная пушка "Реала"[4] и рамбат[5] заволокло чёрным дымом.

— Храбрец, — отметил Муэдзинзаде Али, — не боится показать себя.

Капудан-паша вытянул вперёд руку с булавой, указывая своим офицерам на галеру главнокомандующего кафиров.

— Держать на этот корабль. И ответьте ему. Пусть не думают, что мы уступим неверным в чести и доблести.

Дон Хуан с удовлетворением отметил появление на носу одной из турецких галер белого облачка[6] и закрыл забрало глухого, украшенного золотой чеканкой шлема-армэ.

Битва при Лепанто началась.

Османы не торопились открывать огонь, зная про низкую дальнобойность своих орудий, и первыми заговорили пушки северной баталии христиан. Уже третий выстрел "Лантерны"[7] Барбариго нашёл цель. Пятидесятифунтовое ядро проломило борт одной из передовых галер Сирокко, да так удачно, что та в считанные минуты пошла на дно. Флоты ещё не сошлись в кровавой бойне, где за огнём и дымом не разобрать кончиков пальцев вытянутой вперёд руки и гибель османской галеры видели все. Христиане возбуждённо закричали, а турки зароптали.

— Дурное предзнаменование…

Османские барабаны, отбивавшие темп гребли, на несколько мгновений замолчали. Али-паша, нервно теребивший бороду, обернулся, увидел несколько бледных лиц, но паникёра не вычислил.

— Ещё слово и отрежу язык, — пригрозил главнокомандующий, не уточнив, к кому именно относится угроза.

Круглые, похожие на крепостные башни носовые надстройки галеасов братьев Брагадино плевались огнём, внося хаос в ряды османов. При промахах тяжёлые ядра пенили море, взметая фонтаны воды, а каждое попадание обращало борта турецких галер в щепки. Снаряды рвали плоть, окрашивая деревянные брызги алым.

— Нужно как можно быстрее приблизиться к ним! — распорядился Сирокко, — на дальней дистанции мы не сможем противостоять такому огню!

— На воду — раз! — кричат надсмотрщики над гребцами-кандальниками.

Сто девяносто два гребца, как единый живой организм, встают и делают шаг, наступая на банку впереди сидящего. Лопасти вёсел погружаются в воду.

— Два-а! — срывают голос надсмотрщики, нещадно обдирая кожу со спин нерасторопных кнутами.

Гребцы, с усилием откидываются назад и падают на свои банки, толкая галеру вперёд. И вновь встают.

— Раз!

Слитный рёв почти двух сотен охрипших глоток.