Но помрачневший Сверчевский упрям: к станку — и никаких.

Учителю ничего не остается, кроме как раскланяться.

Кароль забился в угол. Грянул час, разверзлась земля, и рушатся скалы. Конец. Не носить ему позолоченной ризы, не разнесется с амвона его голос.

Он сорвался с места. На двор, к черту…

Отец обернулся, не проронил ни слова.

Среди ночи он услышал: жена, боясь разбудить, всхлипывает, уткнувшись лицом в необъятную подушку. Сделал вид, будто не замечает. Однако уснуть не удавалось. Выпростал из–под одеяла руку, опустил на вздрагивающие плечи Тоси, молча привлек к себе.

Тадеушу Шмидту — разговор состоялся через неделю — Сверчевский пожаловался, едва жена скрылась в кухне:

— Боюсь, долго не протяну. Здесь, — он постучал тонкой ладонью по груди.

Шмидт отложил «Тыгодник пллюстрованы».

— Если что, не бросай их…

Теперь они поднимались вместе. Отец тормошил сына, стараясь не разбудить остальных детей, спавших на узких, одна подле другой, кроватях и составленных стульях, застланных тощими перинами.

Вместе вливались в понурый поток, шагали темной Качей, Новолипками, пересекали Аллеи Иерусалимские — праздничные днем и мрачные почыо, — сворачивали на Кошикову. Мастер Кароль Клеменс Сверчевский и ученик токаря Кароль Сверчевский.

Возвращались обычно врозь. Кароль–младший спешил. Он посещал по воскресеньям вечернюю ремесленную школу и едва успевал готовить уроки.

Болезнь неотвратимо подминала Сверчевского–старшего, забирая последние силы, опустошая семейный кошелек.

Ночыо — отец уже лежал дней десять — Кароль увидел: мать, накинув поверх рубашки платок, сидит в изголовье и курит. Отец курит лежа. Оба молчат, сбрасывая пепел в фаянсовую пепельницу на тумбочке рядом с аптечными пузырьками.

Не отрываясь, Кароль следил за двумя светившимися точками.

Подтачивала не только болезнь. Ощутимо не хватало Тадеуша Шмидта. Спасаясь от полиции, он бежал в Галицию, слал письма с красивыми марками, догадываясь, что Кароль их вырезает.

Кароль–младший замечал и нездоровье отца и сумрачность матери. Но был он еще не в той поре, когда предвидят горе и беду ощущают на расстоянии. Стоило вечером сбросить пропотевшую рубашку, попросить Хешо окатить его холодной водой, почувствовать буграми вздувшиеся на руках и на плечах мускулы — и легче легкого на душе. В дверях уже ждет не дождется Юзек.

Осенним днем на ипподроме Мокотовского поля предстоял первый в истории Варшавы полет аэроплана. В городе только и разговоров об «отважном последователе Икара» баропе де-Кастерсе.

Ветер раздувал праздничные стяги на высоких флагштоках. Кароль и Юзек пробились к канату, натянутому вокруг взлетной площадки. По площадке неторопливо прохаживался невысокий человек в кожаной тужурке, кожаном шлеме с длинными ушами и в шоферских очках. Задрав голову, он почему–то следил за флагами.