Вернувшись, сами готовили обед. И — за книги.

Готовясь в академию — невелик багаж, приобретенный в школе у господина Лишевского, — Карл не довольствовался лишь учебниками. Преодолевая непривычность, принялся за военную литературу.

То, что до недавних пор в его глазах рисовалось сцеплением неожиданностей, объяснялось смелостью бойцов да тактическим искусством командиров, на поверку подчинено постижимым закономерностям истории, политики, экономии, стратегии.

Раз постижимы, то и сам он, песчинка в безбрежной буре, «штык», как числят в пехоте, «сабля» — в кавале–рии, тоже подвластен доступным в конечном счете законам.

На первой страничке очередной тетради он выписал из книги Тухачевского «Война классов»: «Для достижения успеха в нащей войне как никогда надо быть смелым, быстрым, как никогда надо уметь маневрировать, а для того, чтобы овладеть сознательно этими качествами, необходимо уметь произвести научно–критический анализ условий ведения нашей войны».

Три года назад Академия РККА помещалась в некогда роскошном, но уже обшарпанном особняке на Воздвиженке, принадлежавшем прежде московскому клубу «Императорского охотничьего общества».

Полотна на охотничьи темы куда–то девались. Сочинениями об ужении рыбы никто не интересовался. Уцелевшие рога служили вешалками. Но ни преподаватели, ни слушатели в этот осенний день не спешили раздеваться. Особняк не отапливался, в разбитых окнах свистел ветер, колыхались запыленные бархатные портьеры.

На резных старинных креслах, мягких стульях, лавках и табуретах расположились в первых рядах преподаватели и профессора, в задних — слушатели. У многих преподавателей на брюках оставались следы от генеральских лампасов. Слушатели сидели с маузерами, ободранными кобурами, клинками.

Новый начальник академии Тухачевский снял кожаную тужурку, повесил на торчавший из стены бивень буденовку, провел расческой по волосам, поправил косоворотку.

Тухачевский говорил о принципах преподавания, новых программах. Не ограничиваясь военными дисциплинами, он ввел русский язык и иностранные, пополнил профессорский состав участниками гражданской войны и. Какуриным, и. Шварцем, и. Ермолиным, Де–Лазари.

Слушатели недоверчиво поглядывали на профессоров, некогда читавших курс в Николаевской академии и убежденных, что гражданская война велась не «по правилам». Преподаватели — свысока на слушателей, не имевших представления ни о Пунических войнах, ни о походах Наполеона.

Тухачевский убежденно и тактично ломал стену взаимного отчуждения. Высоко ставя таких теоретиков, как бывшие генералы А. Зайончковский, братья Шейдеманы, К. Величко, М. Зачю, А. Свечин, А. Незнамов, он не боялся с ними полемизировать.

Ко времени зачисления Сверчевского облик академии изменился: сверкали стекла венецианских окон, пушистые ковры скрадывали перезвон шпор, начищенные артиллерийские снаряды украшали лестничные площадки.

Карл верил и не верил: ему читают лекции известные еще с дореволюционных времен светила, он равный среди тех, кто уже командовал полками, дивизиями, корпусами (одновременно с ним учились Г. Гай, возглавлявший в гражданскую войну корпус, В. Чуйков — полк, А. Тодорский, и. Ватутин и многие другие, осененные славой недавних походов и ждущие своего часа).

Не стихали дебаты о реформе, проводившейся в армии, о комиссарах и единоначалии, о характере военной дисциплины. Кто–то из недавних командиров рот кипятился: партячейка устроила ему публичный разнос, когда он приказал бойцам тренироваться в противогазных масках…

На занятии по тактике худой, неправдоподобно длинный преподаватель из бывших генштабистов обвел взглядом класс и остановился нй Сверчевском.

— Предположим, товарищ… Сверчевский, вы командуете полком, вам приказано овладеть городом.

Легким прикосновением мела преподаватель вывел на доске кружок, обозначил рощу, железную дорогу, реку, мост.

— Ваше решение, товарищ командир полка?

Карл пытался собраться с мыслями. Взвод, рота, куда ни шло — батальон, а тут — полк.