– У тебя еще есть шанс все исправить, – я ему даже немного сочувствовала. Если быть полностью честным с собой, придется признать, что вряд ли сумел бы поступить умнее или лучше, чем другой человек в такой же ситуации.

– Если тебе и вправду жаль – развяжи меня, – просто сказала я. Комир замотал головой, из его глаз ручьями потекли слезы.

– Не могу! Он убьет меня, а ты выйти все равно не сумеешь. Купол настроен так, что это невозможно без разрешения Геральта – тебя рассеет в пыль. Он когда меня сюда притащил – показывал. Палку бросил, она до границы долетела и – пф! только морось на клумбу осела. Я уже месяц пробую купол снять, но никак! Геральт мне никогда не учил этому, заранее знал, что этим кончится. Я такой же пленник, как и ты.

– Нет, не такой же. У тебя развязаны руки и тобой не кормили жука из колодца. Ты все равно можешь помочь. Сначала залечи мне раны. У тебя есть очередка?

Комир мотнул головой и спрятал лицо в колени.

– Моя должна быть на месте, за голенищем правого сапога.

Комир не двигался.

– Ну! – прикрикнула я на него. – Если то, что ты сказал – правда – помоги! Считай, что это мое последнее желание.

Комир покосился опухшими глазами на пятна крови, чернеющие на моих разодранных штанах, на мокрую перепачканную рубашку, липшую к телу, на ошметки кожи, оставшиеся от сапог, на кружева сползшего разодранного чулка, казавшегося здесь таким неуместным. Комир сглотнул и перевел взгляд на дверь. В нем боролись страх и искреннее желание хоть как-то загладить свою вину.

– Хорошо, – наконец решился он. – Хозяин ничего не заметит, если не трогать одежду.

Он опустился передо мной на колени, взялся обеими руками за мой правый сапог, подержал его секунду, а потом закатив глаза неожиданно обмяк, откинулся на спину и растянулся на досках пола.

На мгновение я испугалась, подумав, что Геральт заговорил свой купол так, что он убивал любого, шедшего против воли хозяина. Это было возможно, прежний купол Рональда, например, превращал в кота всякого, кто осмелился покуситься на его жизнь. Присмотревшись к неподвижному телу Комира я заметила, что он дышит, и немного успокоилась. Комир пролежал несколько минут прежде, чем стал приходить в себя. Он перевернулся на бок и сел.

– Я что, потерял сознание? – спросил он, пытаясь вспомнить, что произошло. Я молча кивнула. Комир залился краской и стал поспешно объяснять:

– Я вообще-то крови не боюсь, просто иногда, когда вижу ее – отключаюсь. Такое бывает, у меня много друзей точно так отключаются. Это все из-за особых испарений крови, они снотворно действуют на мозг…

Комир сам понимал, как неубедительно это звучит. Он сдался, беспомощно опустил голову и признался:

– До смерти боюсь крови.

Я снова кивнула. Поднимать Комира на смех сейчас уж точно было незачем. К тому же у каждого человека был свой страх. Для Комира это кровь, для остальных тоже находились варианты – темнота, высота, злые менестрели, крысы, змеи, пауки, жуки… На последнем образе, по спине пробежали мурашки, живот стянуло холодом. Многоногие плотоядные твари с длинными коленчатыми лапками, живущие в мрачных колодцах… По телу прошла дрожь, что угодно, только не это. Я протянула вперед связанные ноги. Комир снова взялся за сапог, и, стараясь не смотреть, стал ощупью искать припрятанную бутылочку. Он грубо цеплял едва подсохшие порезы, я терпела, стиснув зубы, но тут он задел особенно глубокую рану, я не сдержалась и лягнула его, заорав:

– Больно!

Комир обиженно засопел, но стал осторожнее. Подцепив сапог за каблук, он сумел стянуть его вместе со сползшими обрывками чулка. По полу покатилась матовая коричневая бутылочка.

Комир подобрал ее, предусмотрительно открыл двери балкона настежь, посмотрел на меня сочувственно и открутил крышечку. Комнату мгновенно заполнило вонью. Я еще видела, на какие раны он капал первые капли и старалась не кричать, но потом сознание отключилось и все провалилось в темноту. Что было потом – я, как и следовало ожидать, забыла. Зато горожане, живущие рядом, надолго запомнили, как мы с Комиром в два нестройных голоса фальшивили старую погребальную песню про черную птицу, кружащую над умирающим воином, в ожидании его смерти.