Сарказм и восхищение, событийная реальность и уничтожительные характеристики «героев» – образец поэзии, бытовавшей в Европе, но мало известной в России. Симеон Полоцкий первым в Отечестве открыл незримые запруды словес особого рода – полемической сатиры, в которой впоследствии захлебнулось немало врагов государства Российского.
Повествуя о жизни Симеона Полоцкого, мы не вправе обходить острые углы правления Алексея Михайловича, представляя его царствование бесконфликтным и бескровным. «Полюбовно» покончить с распрей, пусть даже незначительной, на Руси редко кому из правителей удавалось. И тогда они прибегали к проверенному способу – кровопусканию. Так было во время печально известного «Соляного бунта» (1648) в Москве, не изменил своим правилам хозяин земли русской и во время «Медного бунта» (1662) и погрома староверческой обители на Соловецких островах (1676). В особом ряду стоит гражданская война под предводительством Степана Разина (1670–1671) и появление в 1673 году в Запорожье лжецаревича Симеона. Участь народного заступника и авантюриста решали Алексей Михайлович, патриарх и ближние бояре, по приговору которых в Москве на Красной площади те были казнены с небольшим временным промежутком.
Однако напрасны поиски отголосков этих драматических событий в бумагах и виршах Симеона Полоцкого. Великие потрясения, пережитые Россией в течение нескольких лет, как бы остались вне его внимания, а ведь они происходили буквально на глазах придворного поэта. Приписать подобное отсутствию интереса, а тем более неосведомленности Симеона Полоцкого неприемлемо. Вспомним, сколь яростно и вдохновенно настоятель Заиконоспасского монастыря сражался с раскольничьей крамолой и как твердо отстаивал свои педагогические принципы. Здесь нам видятся откровенные скрытость и осторожность в оценке происходившего, что, впрочем, вполне соответствует монашескому чину и служителю Тайной канцелярии его царского величества.
Попытаемся домыслить. Неожиданно в братоубийственной войне выплыло из небытия имя низвергнутого патриарха Никона, который, по слухам, объявился в войске С. Т. Разина. В Ферапонтов монастырь нагрянули гонцы Алексея Михайловича и учинили строптивцу допрос по пунктам, написанным рукой бывшего «собинного друга». Не исключено, что перед отправкой дознавателей Алексей Михайлович держал совет с Симеоном Полоцким и, возможно, не без его участия отставной патриарх был переведен подальше от греха в Кирилло-Белозерский монастырь, место более удаленное и надежное.
Пройдут годы, и в решение судьбы Никона, жизнь которого клонилась к закату, вновь вмешается Симеон Полоцкий, который ходатайствовал об облегчении участи бывшего верховного пастыря России. Случилось такое уже после кончины Алексея Михайловича. Воспитанник игумена Симеона, новоиспеченный царь Федор Алексеевич в просьбе своего учителя не отказал. Вот ведь в какой противоречивый клубок сплелись взаимоотношения монаха Симеона и патриарха Никона, распутать который смогло лишь время.
Итак, политическая благонадежность и личная преданность Симеона Полоцкого государям российским нами установлена, и остается добавить, что ровесник государя Алексея Михайловича величал себя не иначе как «нижайшим рабом пресветлого царского величества». Сам же правитель России предстает в стихах Симеона Полоцкого как «отец всех холопов», а по уходу из жизни – «гражданином небесным».
Примечательно, что образчики подписей Симеона Полоцкого благополучно перекочевали в века XVIII и XIX, однако сам просветитель видел свое служение не в «идолопоклонстве» правителям России (хотя упреков по этому поводу было предостаточно), а в посильном наставлении их на труды праведные во благо Отечества, на сохранение и преумножение душевных качеств, которыми, без сомнения, обладал Тишайший. Но только ли государь?!
Господь был явно несправедлив к нему. Сыновья царя, Алексей и Федор, переняли от отца многие качества, а Симеон Полоцкий умело и тактично развил в юношах задатки любомудрия и творческие дарования. Подлинной душевной драмой для наставника стал неожиданный уход из жизни царевича Алексея, а уж о кончине Алексея Михайловича не приходится говорить. Россия в правление Тишайшего без спешки и надрыва превратилась в одно из влиятельных государств Европы, получила долгожданную передышку в бесконечных войнах и без оглядки на прошлое смело могла решать задачи внутреннего обустройства. И потому борьба с невежеством и бескультурьем выступила на первый план.
С чего она начиналась? Одно из энциклопедических определений относит правление Алексея Михайловича ко «времени активизации культурно-религиозной жизни России». Когда церковную жизнь будоражила борьба с расколом и с гордыней патриарха Никона, в Кремле вокруг царского духовника, протопопа Благовещенского собора Стефана Вонифатьева сложился кружок «боголюбцев» или «духовная братия», которая поставила своей задачей искоренение суеверий, сплошь и рядом бытовавших в России, и «научении православным, паче же детям сущим».
«Аз, буки, веди…» – начальные буквы книги, открывавшие чадам российским безбрежное море знаний. Значение «Букваря» Симеона Полоцкого переоценить невозможно. Он – хранитель величайшей просветительской традиции, заложенной его предшественниками. Его Азбука, окончательный вариант которой появился в 1679 году, стала вровень с хлебом насущным для российской детворы.
Азбука стала первой книгой, выпущенной Верхней типографией Симеона Полоцкого. С ее создания печатное дело перестало быть только уделом церкви.
Не случайно, что чрезмерная самостоятельность Симеона Полоцкого в выборе пути, по которому при Петре Первом пошла Россия, вызывала неприятие патриарха Иоакима, который намеревался установить жесткий контроль над книгопечатанием на территории Великой, Малой и Белой Руси. Но Симеон Полоцкий, предвидя такое, заранее заручился поддержкой государей: Алексею Михайловичу он сумел внушить идею создания частной, то есть царской, печатни, Федор Алексеевич осуществил его план. Но в 1690 году патриарх Иоаким на Большом Московском соборе не оставил от этого плана камня на камне.
Вот что заявил верховный пастырь: «Толико тот Симеон освоеволився и дерзне за
Для какой цели Симеон Полоцкий пошел на такое ухищрение, которое в глазах патриарха продолжало вызывать неизменное раздражение даже после кончины своевольного издателя? Почему настоятель Заиконоспасского монастыря не отправился к Иоакиму на поклон, как это делал при Иоасафе и Питириме? Только ли личная неприязнь стала тому причиной, пробежав черной кошкой между иеромонахом и патриархом Русской Православной церкви? Симеон Полоцкий в своих воззрениях опережал время, чувствовал его ритм, стремился вырвать знать и духовенство из тенет зашоренности, обращался к народу с проповедями, открывавшими неизведанные горизонты. И сущей бедой так называемых грекофилов и латинистов было то, что шли они друг на друга с открытым забралом и не желали прислушаться к доводам, преследовавшим к тому же общую цель – служение православию и просвещению.
Внезапная кончина помешала Симеону Полоцкому осуществить целостную программу книгопечатания. Его поэтический сборник «Вертоград многоцветный», проповеди «Обед душевный» и «Вечеря душевная» увидели свет благодаря Сильвестру Медведеву. Опыт справщика[121] помог ему в этом деле. Но явить миру все произведения Симеона Полоцкого Медведеву было не суждено. 27 апреля 1682 года Верхняя типография потеряла своего покровителя, царя Федора Алексеевича, и стала обузой для духовной и светской власти. Патриарх Иоаким, ничтоже сумняшеся, поставил на книгах Симеона Полоцкого клеймо «ересь» и предпринял все возможное, чтобы творения Симеона, как и память о его детище, были преданы забвению.
За считанные годы на российском патриаршем престоле сменилось аж четыре патриарха. И если Никону в какой-то мере удалось сдвинуть с мертвой точки дело духовного просвещения, то в силу скоротечности пребывания Иоасафа и Питирима верховными пастырями Русской Православной церкви дело просвещения шло ни шатко ни валко, основываясь на частной инициативе. Такими нам видятся труды царского постельничего Федора Михайловича Ртищева, который в «Энциклопедическом словаре» Ф. Павленкова назван «одним из гуманнейших людей своего времени». Епифания Славинецкого, однокашника Симеона Полоцкого по Киево-Могилянской коллегии, без всякой натяжки можно причислить к оным. Ф. М. Ртищев, вызвав Е. Славинецкого, оказал России великую услугу – проповедь, то есть слово Господне, наконец-то была поставлена во главу угла церковнослужения, а исправление разночтений в Библии и издании церковных книг приобрело первостепенное значение.
Появление Симеона Полоцкого в Первопрестольной произвело небывалый эффект. В окружении царя появился человек, способности которого ярко, сочно и образно выразить мысль вызвало удивление и восхищение. К иеромонаху потянулись бояре и князья, разумом и сердцем понимающие необходимость стоических усилий в преодолении невежества.
Вот оно, безграничное поле для деятельности патриарха… Но вместо поиска объединительной идеи, вместо поиска рационального зерна в каждом из течений грекофилов и латинистов, вместо поиска золотой середины, в которой иноземные заимствования, попав на благодатную российскую почву, дали бы весомые плоды, началась открытая борьба партий, в которой время низвергло и победителей, и побежденных. Первой жертвой этой схоластической свары стал Симеон Полоцкий.
Об обстановке, сложившейся в российском церковном мире, Я. Рейтенфельс писал: «До того сильна, исстари, вражда между греческой и латинской церковью, что она, по-видимому, не поддается никакому человеческому врачеванию». Что ж, в наблюдательности заезжему визитеру не откажешь. Тем более, что это неприятие дошло и до наших дней. А в то время любое отступление от веры православной, от соблюдения канонов русской церкви нещадно каралось. Еретикам была уготована либо казнь, либо ссылка. И уж конечно, человек, втайне исповедующий чужую веру, в окружении царя попросту не мог объявиться, даже если бы он обладал иезуитской скрытностью.
«Хотя Симеон был белорус, – вещал уже упомянутый нами анонимный автор, – но он родился и долго жил в Полоцкой земле и по характеру был настоящий поляк. А можно ли верить полякам?»