Порой в стихах страдала рифма, они грешили витиеватостью и архаизмами, но шли от сердца и были преисполнены желания доказать величие слова русского. Образованные люди того времени, «служивые по отечеству», не имевшие ни всемогущего родства, ни связей, отвоевывали умом и терпением какую-либо из бюрократических ступенек в приказах и, сами того не ведая, породили термин «приказная поэтическая школа».

Через толщу веков до нас дошли творения типографского справщика Савватия, называвшего себя чернецом, однако «всегда зрише государскую зрелость» и изрядно преуспевшего в «любомудрых словесах» и сочинительстве акростихов. Бок о бок с ним возделывал поэтическую почву Михаил Злобин, житейская поэзия которого была рассчитана на покровительство власть предержащих. «Челом бил» рифмованными слезливыми прошениями Петр Самсонов, плодовитости которого можно было подивиться, а в его некоторых стихах мы находим робкие нотки философских размышлений. Михаил Рогов слыл в Москве не только собирателем книг и любителем чтения, но и автором неравносложных виршей, которые вошли в «Кириллову книгу». В этом же ряду мы находим имя Стефана Горчака, который основательно упражнялся в сочинении эпистолий. Под его признанием мог подписаться любой из записных поэтов приказной школы:

Не затерялись в «досимеоновой эпохе» и поэтическом мире столичные аристократы С. И. Шаховской, М. Ю. Татищев и А. С. Романчуков. Весьма примечательно, что, глаголя свои вирши в царевых палатах и дворцах московской знати, они водили знакомство и с кружком приказных сочинителей. В «духовном» или «любовном» союзе, как иногда называли себя доморощенные пииты, царила уважительная атмосфера и напрочь отсутствовала боязнь быть осмеянным или непонятым.

Ограничиваться книжной справой и царевыми приказами, то есть чертой Москвы, не станем.

В Ново-Иерусалимском монастыре, который расположен на Истре и был основан патриархом Никоном в 1656 году, поэтическая лира обосновалась прочно и надолго. Сквозь толщу веков до нас дошли творения любимца Никона, Германа, дьякона Иоанникия, инока Василия, иеродьякона Герасима Парфенова. Слагаемые ими гимны, оды, похвалы позже обрели обобщающее название «иерусалимская гимнография».

По-разному сложились судьбы поэтов «приказной школы» и монастыря Новый Иерусалим. Первые оказались в опале, поскольку на дух не переносили властолюбие Никона. Вторые были обласканы всесильным патриархом и могли беспрепятственно сочинять и исполнять на публике свои стихи.

Мы вкратце обрисовали поприще, на котором явили свои дарования первые российские интеллектуалы, и выскажем вполне обоснованное предположение: Симеон Полоцкий был знаком и с некоторыми из своих предшественников, и с самим их творчеством.

…В Москве совершенно неожиданно Симеон попал в водоворот страстей, которые кипели вокруг дела патриарха Никона, и волею обстоятельств приложил руку к низвержению человека, которого воспевал в хвалебных виршах.

…Царь Алексей Михайлович «Тишайший» мог вполне претендовать на другое прозвище – «Дружелюбный». Презирая дружбу по расчету, он без сожаления расставался с лизоблюдами и бездарями. Бесконечные войны и политические баталии сплотили вокруг него отважных военачальников, не жалевших живота своего на поле брани, здравомыслящих дипломатов, которым он доверял. Каждый из них почитал за великую честь называться «любимцем и братом» российского государя.

Патриарх Никон был удостоен особой почести. Алексей Михайлович величал его святейшество «собинным другом». Перед этой дружбой, скрепленной духом веры православной, меркло все. Мы оставляем за рамками нашего повествования то, каким образом безродный монах взошел на патриарший престол, однако осветим некоторые из черт Никона, которые привели его в конечном итоге к падению. Никон был непоколебим в борьбе с раскольниками, а царь крепко держал его сторону, хотя в лагере противников церковных преобразований находился его добрый приятель протопоп Аввакум и его духовные дочери боярыня Морозова и княгиня Урусова.

То, что русское православие нуждалось в церковном единообразии, в единогласии, в единомыслии – сомнений быть не могло. Но творилась реформа под тяжким прессом «никоновы ученицы» и под вездесущим оком патриарха[49]. Так было положено начало расколу, который изрядно прошелся по умам, сердцам и душам русских людей. Публичная клятва царя и бояр «восхвалити и прославити Бога, яко избра в начальство… сию премудрую двоицу: великого государя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха…» и вовсе развязала руки верховному пастырю.

Вседозволенность всё же имела определенный предел. Заблуждался-таки Никон. Ни один из российских государей ни в кои веки верховной властью над православным людом делиться не собирался. И то, что патриарх Никон некоторое время в титуле писался вровень с подлинным хозяином земли Русской, было явлением временным. Ход «следствия» по делу Никона целиком и полностью подтвердил это. Началось оно с приснопамятного собора 1660 года, который, как известно, закончился ничем. В описываемый период Никон из человека небывалой энергии, всей душой преданного заботам о пользе для церкви и государства, человека настойчивого, с прямым и ясным взглядом на мир, неожиданно для многих превратился в позера, раздражительного до крайности. К тому же мятежный патриарх, дав волю своим чувствам, забросал Алексея Михайловича и духовных сановников посланиями, в которых вовсе не собирался отрекаться от заветной цели – главенства церковной власти.

«Многогрешный и ваш смиренный Никон», а именно так обращался на письме к царю патриарх, проявил еще раз свой непредсказуемый характер. Но напрасно ждал верховный пастырь в Успенском соборе царя. Алексей Михайлович для объяснений не явился, сцена, подобная той, которая происходила при избрании Никона на патриарший престол, не повторилась. Пропасть разверзлась.

Прочтем запись, сделанную Симеоном Полоцким: «Лета 1664, декабря 18-го, в день воскресный перед Рождеством Христовым патриарх Московский Никон, который оставил престол свой, приехал ночью в Москву, взошел на престол и как его не приняли, то взяв посох святого Петра митрополита, уехал. Тогда был я позван в присутствие его царского величества для перевода латыни славнейшего отца Паисия, митрополита Газского. Посылан к патриарху за посохом: отдал его».

Брожение умов и напряжение в церковной жизни бесконечно продолжаться не могло. И вот тут-то на сцену выступил митрополит Газский Паисий Лигарид. Известный исследователь русской литературы Л. Н. Майков дает ему такую характеристику: «…Этот хитрый и льстивый грек, питомец коллегии, основанной папой Григорием XIII для образования греков в латинство, не раз в течение своей жизни колебался между православием и католичеством, смотря по тому, что было для него выгоднее в данную минуту». Скрепя сердце, царь поручил ему деликатную миссию «вынести сор» из российской церковной избы, но с наименьшими отголосками. Помогал Паисию решить эту сложную задачу монах Симеон из Полоцка: грек русским языком не владел.

Самым образованным, самым представительным из греческих духовных лиц, являвшихся когда-либо в Москву, называли современники Паисия Лигарида[50]. Вытребовал его в Первопрестольную не кто иной, как сам патриарх Никон. «Слышали мы о любомудрии твоем, – писал верховный пастырь России Лигариду, – и что желаешь видеть нас, великого государя: и мы тебя, как чадо наше по духу возлюбленное, с любовью принять хотим».

И действительно владыко был обласкан и царем Алексеем Михайловичем, и патриархом Никоном, но, сам того не подозревая, оказался меж двух огней. Напрасно убеждал он своего духовного покровителя смирить гордыню, ибо: «Какую пользу принесло твое гневливое отшествие во время крамол и браней?»

Когда увещевания результата не возымели, Паисий Лигарид твердо принял сторону Алексея Михайловича, и оба поначалу договорились до того, что «его (Никона. – Б. К.) надобно как еретика проклинать».